35-летний пианист Денис Мацуев выступает в Липецке во второй раз.
5 лет назад он давал камерный концерт в зале «Чайка». Говорит, с тех пор контакт с липецким слушателем был потерян, и теперь надеется его восстановить. Ведь русская публика для музыканта –
«самая главная публика, которая всегда права, которую невозможно обмануть».
А ещё, выступая в России, невозможно не высказаться до конца, играть на родине для Мацуева – всегда двойная ответственность. Один из самых титулованных пианистов страны и мира лично просит тех, кто объявляет его концерты, не называть регалий – Мацуеву хочется быстрее выйти к роялю и начать играть.
– Заслуженный, народный артист и прочие титулы и звания – безусловно, производят на публику впечатление, но – звания – это звания, а ты всё-таки должен доказать это на сцене, и только после этого можно спрашивать у публики, понравилось или нет, – считает Денис Мацуев.
Сегодня он чествовал в Липецком колледже искусств имени Игумнова 4 стипендиатов проекта «Новые имена», а вечером представил в Областном центре культуры и народного творчества свою новую программу – сольный концерт из произведений Шумана.
– Романтическая музыка для меня – это состояние, в котором я нахожусь в данный момент, – признался пианист. – Трудно, но романтическую музыку нужно играть именно в тот момент, когда ты можешь её играть – и физически, и технически, и душевно. В тот период, когда Шуман писал эти произведения, он был в порыве страсти. Это чрезвычайно эффектно отражается в каждом из этих циклов – а я буду играть 3 цикла: «Детские сцены», «Симфонические этюды» и «Карнавал».
И, безусловно, в Липецке для меня очень важен проект «Новые имена». Потому что это моя вторая семья, она меня воспитала, благодаря ей маленьким мальчиком из Иркутска я попал в Москву. Та поддержка, которая была оказана мне сразу по приезду в Москву, очень важна: в тот момент я стал осознавать, что музыка станет моей основной профессией.
И всё моё поколение – поколение «Новых имён» и фестиваля «Crescendo» – моего второго любимого детища. Когда все вырастают из «новоимёнского возраста», появляется «Crescendo», который тоже пропагандирует русскую исполнительскую школу. Многие говорили, что она чуть ли не умерла в 90-е годы, многие разъехались, но, слава богу, она существует. И все это выходцы и «Новых имён». И когда Ивета Николаевна Воронова – президент фонда, наша вторая мама, предложила мне помочь – конечно, я согласился. Потому что мне не безразлична судьба совсем маленького поколения «искорок».
Я считаю проект «Новые имена – регионам России» очень нужным. Он очень вовремя появился. Да, у нас есть своя обойма, мы знаем многих самородков, но я глубоко убеждён, что в каждом городе России есть уникальные таланты, которых нужно заметить, и обязательно им помогать. Потому что в наше время невозможно без поддержки что-либо сделать. Культура изначально убыточна, а уж такой тонких механизм, организм, который присутствует в этих очаровательных созданиях, очень хрупкий, и без поддержки это не будет существовать.
Я очень рад, что в Липецке мы нашли ребят, и мы ими займёмся. Уже были проведены мастер-классы с лучшими педагогами из Москвы, из Петербурга, и мы на этом не будем останавливаться. Вдвойне рад, что здесь была такая замечательная реакция на этот проект. Мы придумали параллельно моим концертам проводить эти отборы, убить одним ударом двух зайцев.
Да, это нагрузка, это тяжело, но замечательный результат уже есть. Мы будем следить за теми, кто был сегодня награждён, и будем им помогать. Не исключено, что кто-то даже сегодня сыграет в конце моего концерта.
– Это будет импровизация? И что для вас значит Шуман?
– Ну, «джемом» это назвать сложно. Это же не джазовый концерт. Играя для публики, музыкант служит неким проводником между временем композитора, который написал эти произведения 100-200 лет назад и теми людьми, которые пришли в зал. Естественно, пронеся это через себя, в своей интерпретации, в своём видении. Понимаете, в чём дело. Очень много дискуссий на эту тему всегда велось: нужно ли понимать и осознавать композитора, когда он писал эту музыку, что он переживал. Какие чувства, что он хотел высказать.
Очень сложно дублировать язык музыкальной литературы на другой язык, человеческий. Потому что здесь присутствуют 2 абсолютно не связанных друг с другом понятия: искусство и сегодняшняя жизнь. Поэтому очень сложно объяснить словами, что ты задумал перед концертом, те чувства, которые есть у тебя, тот некий план на концерт, который ты должен раскрыть в этих 3 абсолютно разных циклах – и по времени, и по состоянию, и по драматизму, и по экспрессии. «Детские сцены», несмотря на свою техническую лёгкость – это один из самых сложных циклов у Шумана. Дети играют «Детские сцены» по наитию, но когда талант, это сразу слышно.
Людям в зрелом возрасте уже сложно играть по наитию. Думаю, нужно спрашивать у публики после концерта, что они ощутили в моей интерпретации. Говорить можно долго – но у меня есть рояль, есть 2 часа на то, чтобы поделиться с моей публикой тем, что у меня есть.
– Вы романтик?
– Я не знаю. Я люблю красиво ухаживать, люблю слово «романтизм», которое, к сожалению, немножко уходит из нашей жизни. Но мне легче сказать человеку в лицо: «Я тебя люблю», нежели написать SMS или послать e-mail.
Мы вообще отвыкли от эпистолярного жанра, но мне гораздо приятнее написать письмо и отправить его, чтобы оно шло несколько дней, нежели по Skype. Видеть друг друга с разных континентов – тоже здорово, но мы уходим в некий виртуальный мир, и теряются некие настоящие человеческие ценности.
– Успех к вам пришёл достаточно быстро. Трудно ли пробиться современному молодому таланту?
– Задача «Новых имён» – чтобы развитие таланта было именно постепенным, потому что стремительный путь к успеху – не всегда хорошо. Столько примеров, когда вундеркинды, когда им становится 16-17 лет, растворяются в горизонтах. Есть разные причины: и эксплуатирование родителями и педагогами, которые уже с детства внедряют в сознание, что они гении, что они уже звёзды, и у людей просто начинает ехать крыша.
Но есть и другие примеры. Как пианист Евгений Кисин, который в 12 лет в пионерском галстуке гениально играл Шопена, а теперь вырос в зрелого, глубочайшего, настоящего музыканта. Это пример достоин подражания. Но не исключено, что дар божий дан детям только на этот маленький возраст, и что это может быть рассвет всей карьеры. У кого-то и в 80 лет бывает рассвет, у кого-то – в 30-40. Стремительный взлёт – это одно, а внутренний успех – глубина, отдача у публики, – может быть не связан с внешним.
Бывает концерт, который заканчивается стоячими овациями, криками «браво», но я до конца не чувствую, что контакт произошёл. Звуковые децибелы не всегда совпадают с внутренними. Самое главное – оставаться в здравом рассудке. Слава богу, что меня родители в детстве правильно сориентировали в этом отношении и научили меня всё воспринимать с глубочайшей иронией.
Чувство юмора – это большая штука. Я боюсь людей без чувства юмора. Кстати, вспомню случай, который произошёл со мной поза-позавчера мы с Валерием Гергиевым играли в Киеве концерт, выходим из Оперного театра, общаемся со студентами, расписываемся в программках, садимся в машину, и видим – перед машиной на меня стремительно бежит какая-то женщина с фотоаппаратом. Я думаю – конечно, надо сфотографироваться. А она: «Вы меня не так поняли! Вы не можете меня с сестрой сфотографировать на фоне Оперного театра?».
– Правда, что родители заманили вас в Москву возможностью ходить на футбольные матчи?
– Правда. Я не скрываю, что до 15 лет я не бредил музыкой. Я считался вундеркиндом в Иркутске, но основная страсть и все мысли у меня занимал спорт, футбол. Это было абсолютно серьёзное увлечение – я хотел стать профессиональным спортсменом. Я играл в юношеских командах, как говорят, был способный нападающий, с головой и с хорошей техникой. Но, думаю, сейчас я бы уже закончил свою спортивную карьеру.
Поэтому о том, что выбрал другую профессию – не жалею. Безусловно, спорт мне помог в этой жизни. Это и разрядка замечательная, и спортивная сибирская закалка. Вообще, я очень преданный болельщик московского «Спартака», и всегда с этой командой с 1985 года: и в хорошие, и в нехорошие времена. То, что сейчас происходит с болельщиками, – всё это неприятно. Они немножко отличаются от тех болельщиков, которых я ещё, к счастью застал. И в «Лужниках», и на «Динамо» я помню эти «пятачки», где собирались старые болельщики, где были настоящие перипетии, обсуждения футбольных матчей.
Сейчас больше все обсуждают, кто сколько у кого купил, или кто в чём пришёл, какой скандал и так далее. Немножко потеряли вкус к этой игре, и меньше стало таких личностей, какие были раньше, как Черенков Фёдор, как Диего Марадонна, как Зидан. Немножко всё перешло в заболоченный шоу-бизнес, который я не люблю, хотя и в классическую музыку он тоже проник до основания. Но я не хочу заканчивать на такой пессимистической ноте. У меня девиз с тех пор, как я приехал в Москву: всё будет хорошо, мы победим, и «Спартак», и вообще наша команда «новоимёнско-крещендовская». Когда мне Госпремию вручали – это была премия не только мне, но и всему моему поколению, которое продолжает наши традиции. Выражаясь в спортивной терминологии – мы никогда не играем от обороны.
Если бы мы были футболистами, мы были бы в Южной Африке, когда шёл Чемпионат мира, на который мы, к сожалению, не попали. Но зато теперь мы знаем, на какой чемпионат мы точно попадём – в 2018 году, ведь хозяин чемпионата всегда играет без отборочного цикла. Поэтому мы должны подготовить не только дороги и футбольные стадионы, но и команду, которая будет биться. И те мальчишки, которым сейчас по 14-15 лет – у них есть огромный стимул показать себя во всей красе.
У нас парадокс: мы все бредим футболом, но Пеле как-то ответил на вопрос, когда сборная России станет чемпионом мира по футболу: «Наверное, когда сборная Бразилии станет чемпионом мира по хоккею». И все иронически к нам относились до той поры, пока к нам не пришёл Гус Хиддинк– мой друг, который ходит на концерты, а я хожу на стадион.
– Когда сами соберёте стадион?
– Когда в 1958-м году знаменитый Ван Клиберн победил на первом международном конкурсе имени Чайковского, он был абсолютной поп-фигурой, как сейчас говорят. Это была такая народная любовь. Потому что это был прорыв во время Холодной войны. Было решение на верху, когда Хрущёв лично вручал ему премию. Так вот он тогда собрал «Лужники». И он играл там сольный концерт. С микрофоном. Это была настолько большая, невероятная любовь: красивый, высокий американец, который ещё играет потрясающе – на тот момент он делал это гениально. И он собрал «Лужники».
Понятно, что классическое искусство – немножко элитарное, мы привыкли ходить в залы. Но в мире существует огромное количество так называемых open-air – концертов на открытой природе. В Лос-Анджелесе собирается более 50 тысяч человек, под Берлином, где участвует оркестр Берлинской филармонии, с которым у меня, кстати, будет дебютный концерт через неделю с Валерием Гергиевым, Мы играем 3-й концерт Рахманинова.
Для меня это будет итогом этого, не самого плохого для меня года. Я глубоко убеждён, при современном развитии мировой техники – если это будут профессиональные микрофоны, то можно собирать огромное количество людей и таким образом пропагандировать наше искусство и показывать людям то, что есть не только так называемая поп-музыка, но и другие замечательные примеры. Я много делаю, чтобы привлечь на концерты новую аудиторию, я прикладываю большие силы для этого.
– Кто является вашим кумиром из джазовых музыкантов?
– Всю свою первую половину жизни я «снимал» – повторял все записи Петерсона. Записывал полностью все его импровизации от и до. И, действительно, Оскар Петерсон – тот человек, который меня ввёл в этот мир. Потом я успел с ним познакомиться в Канаде. С этой легендой и удивительно простым и доступным человеком. У меня было много примеров в жизни, когда я знакомился с гениальными людьми, и они на меня производили абсолютно нормальное впечатление.
Джаз для меня – особая часть моей жизни. Джаз мне очень помог, и в классической музыке в том числе. Я имею в виду импровизацию в интерпретации. Но и, конечно, те проекты, которые мы делаем – это не чистой воды джаз, но это моё преклонение перед этим искусством. Как и классическая музыка, джаз – это абсолютно не развлекающий жанр, как многие думают, играют где-то в клубе фоном. Нет, это абсолютно полноценное искусство. Хотя есть замечательный анекдот.
Сидит в Нью-Йорке в полупустом джазовом клубе чёрный музыкант-пианист. Играет, практически никого нет. Всё задымлено. Никто ему никогда не хлопал. И тут после одного произведения он услышал аплодисменты. Оживился. Пригляделся сквозь клубы дыма – в углу сидит человек и хлопками вытряхивает кетчуп из бутылки.
Джаз – тоже не массовое искусство. Есть фестивали, которые собирают тысячи человек, но, к сожалению, это тоже всё убыточно. Но джаз – это состояние души. Но люди, которые понимают его, подсаживаются на него в хорошим смысле этого слова, они с ним до конца жизни.
– Не так давно у нас был Леонид Винцкевич с фестивалем «Джазовая провинция», и он тоже говорил, что без поддержки государства музыкантам – никуда.
– Слава богу, начали поддерживать наши знаменитые оркестры президентским и правительственными грантами. Но сейчас мы должны думать о провинциальных оркестрах, которых очень мало – может быть, 10-15 на всю страну. А о залах, где мы играем, даже не хочется говорить. Это наша самая большая проблема. Нам негде играть. Мы играем в ДК. У вас он замечательный, но всё-таки это не специальный зал для классической музыки. Валерий Гергиев построил зал «Мариинка-3», концертный зал Мариинского театра, и это просто прорыв.
Это первый концертный зал для классической музыки. Позвали специального акустика, его зовут Тойота – это не марка автомобиля, это имя такое. Он построил больше 80 залов в мире. Он построил уникальный зал в Питере с фантастической акустикой, настоящий музыкальный зал для классический музыки. Таких должно быть 10-20 в стране. Ведь это не такие большие деньги. И под личным контролем Гергиева этот зал был построен практический за год. Никто ничего не воровал, ни грабил, каждая копейка шла на зал.
А последний пример – у меня был большой концертный тур в Азии. В Китае в том числе, и вот в город Гуан-джоу, где проходили Азиатские игры, за год построили просто Нью-Йорк – огромнейшие здания и огромный Опера-хауз – оперный театр, который проецируется и в концертный зал. Феноменальная акустика, и этот оперный зал был построен за 14 месяцев. Может быть, нам не нужны такие темпы, но нам нужны концертные залы. Мы без них не можем жить.
– Кому вы доверяете настроить свой инструмент?
– Себе в первую очередь: приходится играть на разных роялях, и я убеждён, что это живое существо, что к нему нужно иметь подход. У тебя есть час-полтора, чтобы его понять. Я предпочитаю называть рояль «она», хотя рояли мужского рода, я к нему отношусь как к живой девушке, иногда как к зрелой женщине. Это бывает по-разному.
И от этого контакта зависит конечный успех концерта. У меня есть свои инструменты, свои настройщики, но через 10 лет эту профессию мы можем потерять – нет преемственности. Это большое искусство. В 1998 году я выиграл конкурс Чайковского, играя на японском инструменте, на котором последние 15 лет своей жизни играл знаменитый Святослав Рихтер.
Мне посчастливилось очень часто играть на этом инструменте, и ко мне ездил настройщик Казуто Окато, который настраивал рояль и для Рихтера. Он мне рассказал много фокусов: настройка бывает под конкретное произведение, под конкретного солиста, свойства зала. Я даже не знал такие тонкости. Но может быть гениальный зал, настройщик и ты в прекрасной форме, но ничего не получится – потому что это не спорт, и зрители – живые люди. Поэтому я не очень люблю конкурсы, но буду впервые сидеть в жюри будущего конкурса Чайковского, потому что мне не безразлична судьба этого конкурса.
Когда Валерий Абисалович Гергиев мне предложил поучаствовать, я согласился со скрипом. Потому что я не понимаю, как это будет, я никогда никого в жизни не судил. У нас нет рекордов, секунд, точного рейтинга, это не спорт, переводить музыку в цифры сложно. Я понимаю, чтобы возвести конкурс Чайковского в статус 1958 года, нужно вернуться в 1958 год.
Но восстановить репутацию, очистить его от разных скандалов, коррупций, продвижений своих учеников педагогами, которые сидят в жюри – всё, что от меня зависит, я сделаю. Можешь 3 дня не спать, безумные перелёты, ты не занимался вообще, у тебя температура – и будет не самый плохой концерт. Загадывать здесь ложно.
– Как вы отдыхаете?
– На сцене тоже могу отдыхать. Я не представляю свою жизнь с отпуском. Я не могу лежать на пляже – пытался, но не получилось. От концерта я получаю заряд, эмоциональный импульс. Но график у меня достаточно трудный. Баня – это, действительно, один из самых действенных способов восстановиться. Только сибирская баня, с веником, прорубью. Вообще сибиряков я вижу издалека.
– Чтобы в России обратили внимание на проблемы спорта, потребовалась Олимпиада-2014 и Чемпионат мира-2018. Что должно случиться, чтобы обратили взоры к классической музыке?
– Сложно сказать. У нас нет своих олимпиад, но вот конкурс Чайковского, как ни странно, тот бренд, к которому могут прислушаться. На мой взгляд, в нашей стране происходят опасные вещи. Я говорю о культуре. Кто-то лоббирует, чтобы культура стала прикладным, развлекающим фактором, это огромное заблуждение. Слышал, что специальные музыкальны школы хотят перевести в другой ранг, или вообще изменить систему музыкального образования, ввести магистратуру.
Говорят об эксплуатации детей, что там их кто-то травмирует и заставляют – бред какой-то. У нас одна из самых великих школ музыкального образования: школы-училища-консерватории, и влезать в это очень опасно. Центральная музыкальная школа при консерватории – лучшая школа мира, которая родила огромное количество выдающихся музыкантов.
Это всё нужно сохранить. Ведь классическое искусство и культура – наряду с нашими недрами, одно из немногих, чем мы можем гордиться. Как повернуть толпу, отрезвить её от этого ужаса, который происходит во всёх медиа? Я не знаю, что для этого нужно сделать. Но элитарное искусство всё равно останется. Чтобы не случилось, начиная с 3 теноров, которые потрясающе пели классическую музыку, но зарабатывали на этом огромные деньги – здесь тоже палка о двух концах. Это очень хрупкий организм.
– Но сами вы выглядите и ведёте себя совсем ни как классический музыкант.
– Если вы говорите о моих актёрских способностях – то их нет. Перемещаясь по миру и играя по 180 концертов в сезон, меня бы просто не хватило притворяться. Что касается той игры, которую я веду на территории нашей страны – это, действительно, палка о двух концах, я иду по лезвию бритвы, потому что, если ты взялся пропагандировать классическую музыку в нашей стране в наши годы – это очень большой риск.
На некоторые вещи я иду сознательно, хотя многие меня за это корят: я имею в виду появление в разных местах, где классический музыкант не должен был появляться.
Но сейчас другое время. Другие темпы-ритмы, виртуально-SMS-ные отношения, которые мне не очень близки.…Но мне кажется, хорошо, что если после каждой передачи придёт определённое количество новых зрителей. Я это делаю не от хорошей жизни. Мне очень дорога та аудитория, которая меня воспитала, мой абонемент в Московской консерватории я держу уже больше 5 лет, я держу его для того, чтобы те 800 человек, которые его купили, купили его за приемлемые цены.
Эта публика мне очень дорога. Но публику нужно расширять, хотя бороться с массовой культурой очень сложно, а может, и бесполезно. Но я оттуда понемножку забираю – и не только на свои концерты, а вообще на концерты классической музыки. Фестиваль «Crescendo» уже 6-й год проходит с огромным успехом. И там появились замечательные исполнители, которые стали популярны. Поэтому я готов и дальше работать.
– Многих регалий вы уже добились. Какие цели теперь перед собой ставите, о чём мечтаете?
– Во-первых, я молю бога о том, чтобы я смог играть на сцене до конца своей жизни. Потому что есть ряд примеров, которые не подтверждают это факт. Во-вторых, у Рихтера были 92 разные сольные программы, не считая камерных концертов и концертов с оркестром. У меня пока 17 разных сольных программ и 36 концертов с оркестром. Есть к чему стремиться.
Я молю бога, чтобы у меня было время на то, чтобы выучить то, что я хочу – а выучить я хочу очень много. В этом году было много премьер для меня. Есть произведения, которые я давно выучил, но никогда не играл на сцене – просто отложил. В том числе и «Карнавал» Шумана, который буду играть в Липецке. Я его выучил 10 лет назад, и вот новая встреча с этим шедевром, который теперь абсолютно по-другому прочитывается.
– Каким вы видите себя через 10 лет?
– Во-первых, худее. Во-вторых, у меня будет минимум 30-40 программ и 50 концертов с оркестром. И самое главное – через 10 лет я вижу себя на сцене. Это главное – не добавлять регалий перед тем, как выходить на сцену, а именно, чтобы это было. От организационной работы я получаю огромное удовольствие, но если она будет мешать моему творчеству – я, конечно, от неё отойду. Мне на сцене нравится больше.