Франсуа Куперен – уроженец Парижа. Он родился 10 ноября в 1668 году в семье органиста церкви Сен-Жервё Шарля Куперена.
Последний, как и два его брата – Луи и Франсуа, были выходцами из небольшого французского городка Шом-ан-Бри, в ту пору расположенного в стороне от больших дорог.
Все три брата были отличными музыкантами, щедро одаренными от природы. В судьбе их благотворную роль сыграл королевский клавесинист Шамбоньер, который, услышав игру братьев, увез их всех в Париж и тем самым способствовал успеху их музыкальной карьеры.
Нам известно также, что Франсуа Куперен получил первоначальное музыкальное образование у отца. Успехи его еще в детстве были настолько велики, что уже в десятилетнем возрасте ему стали предсказывать блестящее будущее.
Как и чему учили Куперена в детские и отроческие годы? Об этом можно лишь догадываться.
Вероятно, он изучал полифонические произведения Титлуза, фугированные ричеркары Фрескобальди, светские произведения Лебега, Нивера, а также своего дяди Лун Куперена. Кое-какие свидетельства об этом сохранились.
Известно и другое: в детстве Куперен находился под сильным впечатлением органного искусства; его заветной мечтой было стать органистом церкви Сен-Жерве, идя по пути отца и дяди, которые занимали это место не один год – сперва Луи Куперен, затем, после его смерти в 1661 году, Шарль Куперен.
Общее образование, полученное Купереном, было, по-видимому, незначительным. Считают, что он приобрел еще в детстве известные исторические и лингвистические познания. Но его французский язык, даже в пору расцвета деятельности, не отличался совершенством (хотя, разумеется, Куперен был достаточно грамотен, владел слогом и, главное, знал цену краткости).
Его познания в области точных наук вряд ли были большими. Во всяком случае мы не обнаружим в его трактатах академической учености – они нисколько не загромождены справочными сведениями, различного рода пояснениями, отсылками и толкованиями.
Но нет сомнения, что начиная с детских лет ум Куперена был пытлив и подвижен. Ему было свойственно необыкновенно живое, острое восприятие окружающего мира. Множество знаний он схватывал на лету, по-своему ассимилировал их и пользовался ими с успехом.
Он обладал проницательностью, начитанностью, обладал и быстротой мысли, фантазией, смелостью суждений. Словом, он был не столько вооружен рассудочно-сухой ученостью, сколько художественной интуицией, тактом, вкусом, воображением.
Мы немного знаем и о его дальнейшей жизни. Да, он был женат – на Мари Ан Ансо, с которой сочетался браком в двадцатилетнем возрасте. Но о жене его, кроме имени, нам почти ничего неизвестно. Брак его, по-видимому, был счастливым; но полной уверенности в этом нет.
Да, у него было четверо детей – два сына и две дочери, причем дочери были неплохими музыкантшами (Старшая дочь Куперена Мари-Мадлен была органисткой, младшая Маргарита-Антуанетта – клавесинисткой). Но как сложилась их судьба, помимо двух-трех достоверных фактов, мы также точно не знаем.
Один из его сыновей (Франсуа-Лоран) странным образом бесследно исчез, – то ли умер, то ли сбежал из дома, – что было большим горем для отца. Одна из его дочерей неожиданно ушла в монастырь, – снова тяжелое переживание!
Да, Франсуа Куперен был добр, отзывчив, любил общаться с людьми и помогать им. Но о его дружеских связях не сохранилось сколько-нибудь достоверных данных, разве только факты дружбы с некоторыми парижскими музыкантами – органистом Гарнье, композиторами Антуан Форкере и Марен Маре.
Да, он, несомненно, часто бывал в обществе, в домах знатных вельмож, при дворе, где общался с самыми разными людьми. Он часто участвовал в вечерах, аккомпанировал, играл соло и т. д. Но в воспоминаниях и в художественных произведениях того времени – единодушное молчание об этом. Даже такой осведомленный и искушенный мемуарист, как герцог Сен-Симон, не пишет о нем ни слова.
Впрочем, Сен-Симон к музыке и к музыкантам, видимо, вообще был равнодушен; достаточно сказать, что на протяжении всех своих весьма пространных “Мемуаров” он не упоминает ни одного музыканта, кроме всемогущего Люлли, да и о последнем говорит лишь один раз. Молчит и Лабрюйер.
Да, Куперен не мог пройти мимо больших людей его времени – поэтов, драматургов, философов, художников, – речь о которых уже шла выше. С некоторыми из них, как, например, с Лабрюйером и Лафонтеном, он, вероятно, не раз встречался хотя бы на приемах у герцога Бурбонского (внука знаменитого Конде), который пытался покровительствовать искусству и наряду с другими “слугами” принимал у себя своего бывшего воспитателя Лабрюйера, Лафонтена, Куперена и других.
Но и об этом – нигде ни слова. Нет также никаких достоверных сведений о посещениях Купереном литературных салопов и кружков того времени. Приходится предположить, что в литературных кругах Куперен или совсем не появлялся, или же появлялся крайне редко.
Были ли у Куперена какие-либо жизненные приключения? Вероятно, были, но и о них тоже почти ничего неизвестно. Путешествовал он мало. Если исключить короткие посещения городка Шом-ан-Бри, родины его отца, и некоторых поместий, расположенных недалеко от Парижа, он совсем никуда не выезжал. Париж – частные уроки, концерты, игра на органе в церкви Сен-Жерве, Версаль – служба при дворе, – вот, в сущности, круг его жизни, удивительно чистой, достойной, исполненной высоких творческих помыслов и забот.
Известно, что Франсуа Куперен многие годы не только выступал при дворе как органист и клавесинист, не только сочинял музыку для королевских концертов, но и преподавал там игру на клавесине, искусство аккомпанемента и композицию, состоя придворным учителем музыки.
Так, он учил сына Людовика XIV, дофина, герцога Бургундского, игре на клавесине и композиции, учил также дочь Людовика XIV и госпожи Левальер – принцессу де Конти, дочь Людовика XIV и мадам де Монтеспан – герцогиню Орлеанскую и других.
Естественно, что знатные ученики и ученицы ему покровительствовали, помогали вплоть до выплаты пенсии. Быть может, поэтому замкнутость жизни Куперена не помешала ему получить своевременно – пусть и незначительные – почести, титулы, даже герб.
Зарабатывал Франсуа Куперен неплохо, а с годами даже хорошо – 600 фунтов получал он как королевский органист, около 2000 фунтов за уроки принцам, еще несколько тысяч фунтов – за уроки горожанам, отдельные концертные выступления, продажу произведений и т. д. Все вместе составляло изрядную сумму.
Каковы были его взаимоотношения с коллегами? К чему они сводились? Во всяком случае не к соперничеству. Ибо ему, как справедливо полагают французские исследователи, кроме Маршана, в сущности, не с кем было соперничать. Лебег и д’Англебер-отец умерли до того, как Куперен достиг артистической зрелости, Лаланд оставил клавесин, д’Англебер-сын, Дандрье, Клерамбе и другие были значительно слабее его. Быть может, именно поэтому у Куперена – никакой зависти, никаких претензий к своим коллегам. Поистине редкое явление среди музыкантов того времени!
Как это непохоже на поведение его коллег – того же Маршана или Лаланда, известных своими интригами и стяжательством. Впрочем, сама натура Куперена, человека глубоко погруженного в свое искусство, человека честного и доброго, благородного и скромного, была, по-видимому, чужда вообще какому бы то ни было корыстолюбию.
Конечно, Франсуа Куперен знал себе цену, и, подобно другим великим людям, страдал от невнимательности, а порой и от недоброжелательности окружающих. Временами ему приходилось совсем нелегко. Он впадал в немилость, претерпевал унижения, оскорбительные нападки…
Не следует поэтому удивляться, что с годами он становился все более и более раздражительным, разочарованным, не без примеси пессимизма. Особенно заметно это у него после пятидесяти лет, когда вдобавок еще резко ухудшается состояние здоровья.
Тяжелое, неудовлетворенное настроение уже его не оставляет. Он явно стареет, ходит сгорбленным, печальным, обессиленным. Уступает свои места другим: должность органиста – кузену Николаю, должность королевского клавесиниста – дочери Маргарите-Антуанетте, должность органиста в королевской капелле – Гийому Маршану. Большую часть времени проводит у себя дома. Живет скромно, на весьма умеренные доходы. Не сетует, не ропщет. И стоически ждет неизбежного конца, публикуя свои последние произведения.
Каково было истинное отношение Куперена к абсолютизму? Об этом мы также знаем крайне мало. Внешне оно, несомненно, было почтительным, внутренне – скорее оппозиционным. Но в какой степени и в какой форме? Насколько оно было связано с взглядами пуритан, кальвинистов и французских янсенистов? Вряд ли, конечно, оно было явно враждебным. На это Франсуа Куперен, по свойствам своей натуры, попросту не был способен.
Но оно все же было достаточно критическим и свободным от раболепства. За долгие годы своей службы Куперен хорошо изучил двор, его нравы и обычаи. Он не мог не заметить, что при дворе преуспевает тот, кто, говоря словами Лабрюйера, “всегда владеет своим лицом, взглядом, жестами”, тот, кто “скрытен и непроницаем, умеет таить недоброжелательство, улыбаться врагам, держать в узде свой нрав, прятать страсти, думать одно, а говорить другое и поступать наперекор собственным чувствам”. И он не мог не понимать, что “это утонченное притворство не что иное, как обыкновенное двуличие”.
Куперену также не раз приходилось сталкиваться при дворе с самыми различными людьми, и он вряд ли мог не разделять мнения того же Лабрюйера, что “двор похож на мраморное здание: он состоит из людей отнюдь не мягких, но отлично отшлифованных”.
В жизни Франсуа Куперен, по-видимому, был человеком скорее умеренным, чем невоздержанным в своих желаниях. Ему была ближе золотая середина, нежели крайности. Он любил быть больше как все, не стремился во что бы то ни стало блистать.
Он не был ни развязным, ни пронырливым, никогда не пытался убедить всех, что владеет своим искусством с необыкновенным совершенством. Он не был ни надменным, ни неблагодарным, ни себялюбивым, ни равнодушным к судьбам ближних. И недаром молодые музыканты называли его своим “покровителем”, своим “отцом”.
Положение Куперена при дворе было достаточно сложным. С одной стороны, Куперен явно тяготел к придворной жизни. Французский двор в ту пору – этого не следует забывать – был заманчивым местом для художника. К тому же искусство Куперена нашло себе здесь несомненное признание. Куперена ценили и как композитора, и как клавесиниста, и как органиста, наконец как педагога. Он пользовался доверием и расположением самых могущественных герцогов, дофинов и даже самого короля.
С другой стороны, деятельность Куперена при дворе имела и несколько иной оттенок. Приходилось приспосабливаться к вкусам и прихотям знатных вельмож, считаться с постоянными “ограничениями” и “сдерживаниями”, к чему, в сущности, сводилась художественная политика двора. И это порой стесняло, заставляло делать не то, что хотелось.
Но при всем том Куперен постоянно сохранял внутреннее достоинство художника. Условности, этикет подобострастие, ложь, царившие при дворе, словно не коснулись его. Он не стал, как иные, честолюбивым, завистливым, тщеславным и алчным, не ожидал наград и милостей. Ненависть представлялась ему, как Лабрюйеру, “бессильной”, зависть – “бесплодной”; излечиться от этой “застарелой заразительной болезни души” можно лишь путем отказа от “пресмыкательства и приниженности”.
Больше того: он не умел, да и не хотел извлечь выгоды из своего положения; вспомним, что его пенсионы, пожалования и патенты были весьма умеренными. Он ничего не пытался делать для себя. Не заискивал перед знатью, не лебезил перед, своими высокими покровителями, не унижался, не ходатайствовал сам за себя. Словом, он оставался далеким от предрассудков, превыше всего ценя внутреннюю свободу музыканта.
Не в этом ли одна из причин того, что смерть его, последовавшая 12 сентября 1733 года, прошла незамеченной? Ни в одной из газет не появилось даже краткого сообщения об его кончине. Об этом парижане узнали лишь два месяца спустя, да и то случайно, прочтя небольшую заметку о панихиде, состоявшейся по двенадцати умершим музыкантам (в их числе значился и Куперен).
Подобное отношение страны к одному из величайших своих художников может показаться более чем странным, если не знать нравов французского двора, где отлично умели “не делать ничего или делать очень мало для тех, кто пользуется всеобщим уважением” (Лабрюйер) и где не прощали независимости.
Франсуа Куперен при жизни не был оценен по заслугам. О нем мало писали. Правда, его имя иногда встречается в сообщениях из светской жизни, помещенных на страницах “Mercure galant” – литературно-общественного еженедельника, издававшегося в Париже. Но в этих сообщениях, весьма лаконичных и по существу своему хроникальных, говорится лишь: “Аккомпанировал г-н Куперен на спинете”. И ни слова о том, как аккомпанировал, – нет даже и попытки охарактеризовать его искусство.
Нельзя, разумеется, сказать, что Куперена совсем не замечали. Его не могли не знать. Имел он и различного рода поощрения, пенсионы, пожалования, патенты. Но они были весьма умеренные. Словом, современники, за немногим исключением, не отдавали себе отчета – насколько Куперен был значителен и самобытен.
Не изменилось существенно положение и после его смерти. По-прежнему его знают и ценят лишь немногие. Так, в 1749 году о нем упоминает Марпург, отзываясь с похвалой об его трактате “Искусстве игры на клавесине”; несколько позднее тот же Марпург публикует одну из его пьес “Будильник”. В 1764 году о Куперене также упоминает Руссо, но совсем бегло, в виде намека. В 1776 году аббат Фонтеней (в “Словаре артистов”) посвящает Куперену короткую статью; это – первая из известных нам статей словарного типа о Куперене.
Можно еще сослаться на лестные отзывы о Куперене учеников И. С. Баха Кирнбергера и Рейнхардта, называвших его “французским Бахом”. Или на известное письмо Цельтера к Гёте от 5 апреля 1827 года, где прямо говорится о влиянии Куперена на Баха, правда, в плане скорее негативном, чем позитивном.
“Старый Бах, при всей своей оригинальности – сын своей страны и своего времени и не мог избежать влияния французов, именно Куперена: Хочется показать себя любезным и получается то, что не должно было получиться. Но чуждое можно снять с него, как тонкий слой пены и тогда обнаружится драгоценное содержание”,
– пишет Цельтер Гёте.
Заслуживает упоминания и тот факт, что Клементи включил в свой “Метод для фортепиано” три пьесы Куперена из его первого сборника клавесинных пьес – “Будильник” (“Le Reveil-Matin), “Бабет” (“La Babet”) и “Марш одетых в серое” (“La Marche des Gris-Vetus”), – причем последние две пьесы транспонировал в другие тональности.
В эпоху романтизма имя Франсуа Куперена находится отнюдь не на первом плане. Сочинения его почти не играют, ими мало интересуются, их не переиздают. Достаточно сказать, что в концертном репертуаре таких пианистов, как Лист и Тальберг, они совсем не встречаются, а у Антона Рубинштейна – в программах его всеобъемлющих исторических концертов содержится всего пять пьес Куперена. Камерные сочинения Куперена (концерты, трио-сонаты) нигде не исполняются; о них знают лишь историки музыки да страстные любители музыкальной старины. Вокальная и органная музыка его вообще почти никому неизвестна.
Правда, уже в середине XIX века намечается некоторый перелом в отношении к Куперену. В 1841 году Лоран публикует в Париже 38 клавесинных пьес Куперена; в 1862-1869 годах Луиза Фаран издает в “Сокровищнице пианистов” (“Le Tresor de pianistes” – в третьем, восьмом, двенадцатом и пятнадцатом выпусках) все четыре сборника клавесинных пьес Куперена.
В 1871 году Брамс, совместно с Кризандером, приступает к редактированию клавесинных пьес Куперена и вскоре, с большой тщательностью и любовью воспроизведя оригинальный текст, издает первую часть сочинений Куперена (куда входят первый и второй сборники клавесинных пьес).
В 1887 году Кризандер заканчивает – вместе с Брамсом – публикацию клавесинных пьес Куперена (издает вторую часть сочинений Куперена, в которую входят третий и четвертый сборники клавесинных пьес). Брамс при этом упоминает в предисловии имя Куперена, как одного из величайших музыкантов прошлого, ставя его в один ряд с Бахом, Генделем и Скарлатти (“…Скарлатти, Гендель и Бах – его ученики”).
Но должно пройти еще около двух десятилетий, прежде чем Дебюсси открыто причислит Куперена к “великим французским композиторам” и произнесет пророческие слова:
“Куперен, Рамо – вот настоящие французы”.
Забвение Куперена он свяжет с пренебрежением к французской традиции, “которой больше нет”.
“Почему же не пожалеть об очаровательной манере писать музыку, утраченной нами, так же как утрачена возможность найти следы Куперена? Музыка эта избегала какого бы то ни было многословия и была остроумна.
Почему столько равнодушия к нашему великому Рамо? К Детушу, почти неизвестному? К Куперену, самому поэтичному из наших клавесинистов, чья нежная меланхолия кажется чудесным отголоском, пришедшим из таинственной глубины пейзажей, где печалятся персонажи Ватто?”
– скажет Дебюсси.
Примерно в это же время (в 1905 году) Ванда Ландовска даст свой первый концерт из сочинений Куперена (возможно, что это вообще был первый монографический концерт, посвященный Куперену) и начнет настойчиво пропагандировать его творчество. А незадолго до того когда Дебюсси будет мечтать о посвящении своих этюдов Куперену, – она в своей книге о старинной музыке посвятит Куперену превосходные строки и смело поставит его в первый ряд музыкантов всех времен и народов.
Вслед за этим последует ряд событий, свидетельствующих о возрастающем интересе к личности Куперена. Так, в 1917 году Равель, воздавая должное своему великому предшественнику, напишет сюиту “Могила Куперена”. В 1925 году Штраус создаст сюиту танцев Куперена для малого симфонического оркестра, в которой использует 14 клавесинных пьес Куперена.
В 1940 году Д. Мийо обработает Увертюру и Allegro из “Султанши” Куперена для большого симфонического оркестра. С 1930 года начнут записывать сочинения Куперена на грампластинку, причем не только клавесинные, но и камерные, органные и вокальные.
Имя Франсуа Куперена будет прочно связано с французской классической традицией и войдет в историю музыки как одно из самых крупных имен.
Я. Мильштейн