«Паяцы» (1892) – один из столпов музыкального веризма.
Считается, что веризм – такое течение в итальянской опере, которое сменило романтические страсти (например, у Верди) на изображение реальной жизни.
На самом деле, «реальная жизнь» у веристов оборачивалась еще более пылкими, да что там, мелодраматическими (и все так же неуправляемыми) страстями. Но идеалистический пафос испарился, вплоть до пессимизма и беспросветности.
Темы опер уходили к драме частной жизни «маленького человека», нередко в сфере любовных треугольников. Романтизм мятущихся – часто на почве ревности – личностей легко смешивался с бытовым натурализмом. Торжествовал подход в манере «чужая душа – потемки».
Стоящая на пороге эпоха психоанализа могла многое почерпнуть из веристских опер. Ведь пытка разорванной психики невыносима, что и демонстрирует в спектакле «Геликона» Вадим Заплечный (Канио), и не только в отлично спетой знаменитой арии «Смейся, паяц».
«Паяцы», действие которых происходит в Италии, в середине XIX века, Белянушкиным перемещены в наши дни, в репетиционный зал театра. И в ажиотаж накануне премьеры.
Маневры такого рода использовались уже многократно и не только в опере. Достаточно вспомнить фильм Карлоса Сауры, где Хосе и цыганка – одновременно артисты фламенко наших дней и герои репетиций спектакля «Кармен».
У Белянушкина, естественно, готовится к премьере опера «Паяцы». Режиссер иногда подходит к актерам и что-то в телодвижениях поправляет. (Тут необходимо отметить работу постановщика пластики Ксению Лисанскую: ее разнообразные находки – львиная доля сценической картинки.) Недда (замечательное сопрано и убедительная игра Анны Пеговой), крутящая хулахуп, нервно ощипывающая курицу и искусно представляющая большую глупую куклу. Арию о птицах, летающих на свободе, она поет, прижав к груди и баюкая свернутое в виде младенца платье – по воле режиссера, тоскуя от бездетности.
И Беппо (Игорь Морозов), лихо играющий мелодию на собственных длинных усах. И амбивалентный Тонио (Александр Миминошвили) с его жуткими гримасами, мгновенно переходящий от согбенности к стройности.
Эта великолепная (и вокально, и актерски) парочка: коварный псевдо-горбун Тонио и простодушно-преданный хозяину Беппо, в поправках режиссера не нуждается. Что в репетиционных джинсах, что, во втором акте, в черно-белых костюмах паяцев – оба подтверждают слова Дмитрия Бертмана о «гибкой актерской природе певцов «Геликона».
Актер, как поют персонажи оперы, тоже человек. Но все ж не стоит путать театр и жизнь. А паяцы именно это и делают.
Разорванная психика главного героя накаляется буквально по минутам. Еще до начала репетиции входящий (строго в момент темы плача паяца в оркестре) герой сверлит жену (входящую на музыкальную тему радости и любви) тяжелым взглядом, а она смущенно отворачивается. Житейский разлад или вхождение в образ? После неудавшейся попытки изнасилования Тонио садится на стул и нагло ухмыляется. Но как герой оперы или как актер, ее исполняющий?
Главное, что хотел режиссер – добиться эффекта зрительского непонимания. Вы, если смотрели старый, черно-белый фильм «Паяцы» с Лоллобриджидой и Тито Гобби, легко опознаете процитированную в спектакле сцену раздачи билетов. Но вовек не узнаете, что перед вами – театр переживания или театр представления.
Вы изведетесь в догадках: актеры тройного «театра в театре в театре» репетируют ли в «Паяцах» или все происходит на самом деле? Убил ли Канио Недду, зарезал ли ее любовника или сыграл в оба убийства? А финальный визг испуганной труппы, наблюдающей кровь на белом платье героини и безумный взгляд героя – мизансцена или всамделишный криминал?
Развенчанию догадок, судя по репликам после спектакля, предавались многие зрители. А что еще было делать? Кроме того, конечно, что слушать игру оркестра под добротным управлением Евгения Бражника. И музыку вступления к прологу, в которой несколько тактов площадного гротеска и ясного веселья внезапно сменяются мрачной трагедией. И нетленный «Колокольный хор «динь дон» в первом акте.
От некоторой скуки в голову автора этих строк лезли собственные варианты режиссуры. Большие возможности сулит, например, параллель Отелло – Канио. Ведь и свой Яго есть – доносчик Тонио. С той только разницей, что Дездемона – Недда будет в измене виновна.
Можно было, например, связать атмосферу за сценой с типовым раскладом: сослуживцы-актеры – «заклятые друзья» и дружат против кого-то. Необязательным интрижкам «на час» тоже нет числа. И все бы хорошо, да на беду нашелся прямолинейный мужлан по имени Канио, который все воспринимает всерьез.
У народа – нормальный легкий секс, у него ЛЮБОВЬ и ВЕРНОСТЬ – с большой буквы. Фанатичный идеализм товарища тяжким грузом ложится на окружающих и доводит до последней черты его самого.
Плюс – грех жениной неблагодарности, от которого герой страшно страдает. Он ведь спас эту нищую девчонку от голодной смерти. А она спасителю изменила. И с кем! С ничтожным красавчиком, да еще, судя по скучному черному костюму, с посторонним, со зрителем.
Можно показать «Паяцев» как историю о тотальной жестокости и тотальной же уязвимости, возникающей, когда человек (и/или актер) не получает желаемого: актерская профессия, как известно, в этом вопросе весьма характерна.
Но режиссер не предложил своего решения, оправдывающего примененный прием. В спектакле нет ответа на вопрос «Зачем, собственно, нужна на сцене репетиция?»
Под предлогом «плавающего смысла» и сохранения интриги Белянушкин, в сущности, просто докладывает содержание «Паяцев». Антураж закулисья имеет чисто декоративное значение. Ну, сидит концертмейстер за роялем. Ну, листает помреж ноты. Статистка вяжет кофту. Одна хористка пудрится. Другая переобувается. И что?
Этот спектакль – третья версия шедевра Леонкавалло в «Геликоне». Первую играли аж в 1992 году, когда Бертман только начинал. Денег не было, и в той уличной постановке, по преданию, обыгрывалось все, вплоть до городских голубей и брошенного кем-то грузовика.
Недду, впрочем, убивали в том же месте, где и сейчас: на месте нынешнего зала «Стравинский» был театральный задний двор театра.
Для Дмитрия Белянушкина нынешняя постановка – приз. Автор несколько лет назад выиграл конкурс молодых оперных режиссеров «Нано-опера», по условиям которого победитель получал право на спектакль в «Геликоне». Что ж, обещанное нужно выполнять. Но на втором конкурсе никому постановку не обещали. И, наверное, правильно.