Спустя семь лет Берлинская государственная опера «Unten den Linden» снова сияет в центре Берлина.
На открытии после реконструкции были исполнены Пролог из «Фауста» Гете и «Сцены из Фауста Гете» Шумана.
Слишком долго, слишком долго!! Эхо в открытой после реконструкции Берлинской государственной опере! Но не должна ли быть здесь — вновь и с поднятым на пять метров потолком — «лучшая акустика мира»? Говорят, музыканты государственной капеллы обнимались со слезами на глазах после первой репетиции.
Но мы спешим вас успокоить. Реверберация, длящаяся от 1, 1 до 1, 6 секунд, слишком длинная только для массированных праздничных речей политиков (федеральный президент, правящий бургомистр, министр культуры Германии).
За речью интенданта, который взывает как к небу, так и к преисподней («Пролог в театре»), следить уже легче.
Чтение «Пролога» (из гетевского «Фауста») продолжает с очаровательным приморским акцентом примадонна, некогда царствовавшая в Театре дива Анна Томова-Синтов. За этим, наконец, следуют «Сцены из Фауста Гете» Шумана, исполнением которых по меньшей мере условно должен открыться после семи лет реконструкции (на деньги берлинских налогоплательщиков) почти вдвое дороже запланированной суммы, все еще не вполне готовый к открытию и пахнущий масленой краской театр.
Романтическое пойло для набитой битком центральной ложи
Но, к сожалению, забита не только она. Это в любом случае уже неудобоваримое, местами разжиженное в духе назарейцев (группа австрийских и немецких художников XIX века, тяготевшая к подражанию стилю средневековой и раннеренессансной живописи. — прим. пер.) романтическое пойло дополнительно сгущается непомерными разговорными сценами из национального эпоса на национальном празднике, при полностью забитой когда-то королевской, потом гитлеровской, наконец, заполненной представителями Социалистической единой партии Германии, а теперь названной нейтрально «центральной» ложе.
Там сидят: в полном восхищении один знаменитый англичанин, а также федеральный президент, президент бундестага, федеральный канцлер (ее вечерний жакет как всегда практично и экономно пошит, очевидно, из остатков ткани для обивки мебели), бывший федеральный канцлер (до перерыва, потом, возможно, он увлекся фаршированными яйцами «по-русски» (под майонезом), правящий бургомистр, его предшественник и разные министры.
Не было там только играющего на фортепиано французского президента Эммануэля Макрона.
И все же колоссальный по общественной и информационной значимости шанс для оперного жанра; в добавок пара берлинцев дрожит снаружи на герметически запертой площади Бебеля перед экраном с живой трансляцией, которая, кроме того, идет по радио и телеканалу «Arte».
И здание в стиле классицизма «Unter den Linden», когда-то любимое дитя Фридриха Великого, позднее и Германа Геринга, принаряжается, чтобы снова стать одновременно поющим и звучащим немецким национальным театром.
Никакого переключения каналов, никакой перемотки
Они бы, вероятно, хотели, веселящиеся люди в переполненном событиями Берлине. Франк-Вальтер Штайнмайер остроумно заметил, что местный житель, когда скучает, охотно орет «Чепуха, никаких опер» («Quatsch keene Opern!») и что (в противоположность этому) он сам умеет ценить эту в принципе анахроническую художественную форму, в которой ровно ничего не может быть заменено и «перемотано».
Как раз этого хотелось все сильнее в течение затяжного, длящегося три с половиной часа вечера. А это максимальное внимание к опере и высокой культуре как таковой оказалось пропетым, проигранным и упущенным перед лицом достойной уважения команды европейских коллег-интендантов. И капитально. Но проблема лежит еще глубже.
«Unten den Linden» как предполагаемый первый театр главного бульвара метрополии, является одновременно недоразумением и символом веры. Носовая каюта корабля на 1400 мест, маленькая и чинная, прежде всего, тесна в сравнении с театрами мирового класса Мюнхена, Парижа, Милана, Вены, Лондона, Санкт-Петербурга, Москвы, Нью-Йорка. Правда, это первый государственный театр Европы, воздвигнутый как отдельно стоящее здание, но он был спроектирован как танцзал с небольшим сезоном музыкально-театральных постановок (впрочем, открытое уже 7 декабря 1742 года недостроенным и закрытое через полгода — в тот раз сезон длился «только» два месяца).
Несколько раз он горел, был перестроен, два раза разбомблен. И, наконец, заново открыт в 1955 году как здание престижа ГДР в фальшивом рококо с нечистой совестью «Славы Пруссии» («Слава Пруссии» — известный военный марш, сочиненный в 1871 году Иоганном Готфридом Пифке — прим. пер.)
Шанс для перспективного был упущен
Однако обычно это не волнует никого, особенно уроженца востока (Германии). Он хочет найти здесь счастливый мир, отразиться в блеске золота и люстр, отдаться уютным ностальгическим мечтам. Поэтому семь лет назад и был окончательно упущен шанс сделать здесь нечто по-настоящему перспективное, создать соединение старого и нового, которое примет в расчет меняющуюся историю театра и одновременно покажет жизнеспособность жанра, включая воспитание и иммерсию (погружение в другую среду — прим. пер.).
Но здесь как нарочно не хотели (и это идет через все политические лагеря) отступать от «Status quo» фальшивого прошлого, сохранив пятьдесят слоев его штукатурки и его неуклюжие украшения. И это в городе, который так быстро забывает, который, что подтверждают скудные аплодисменты Томовой-Синтов, уже не узнает местных звезд из старых времен.
Теперь вспомогательное строение со сценой для репетиций и общественные помещения заметно усовершенствованы, в главном здании это удалось лишь отчасти. Слишком ярко освещенный исторический интерьер выглядит отполированным и свежо побеленным еще больше после кинодекораций ГДР.
Как столичный филиал бабельсбергской башни киностудии «UFA-DEFA». Хотя в проходах бельэтажа теперь вместо войлочного покрытия деревянный пол частично покрыт красной ковровой дорожкой, и фактура трехцветной драпировки стен снова предстала в выгодном свете.
Готический свод напоминает дедерон
(Дедерон — синтетическое волокно — материал для чулочно-носочных изделий, белья и др., изготовлявшийся в ГДР. Слово образовано от аббревиатуры DDR — Deutsch Demokratishe Republik.)
Но орнаментика не подходит, она неуклюжая и слишком убогая. Особенно в зрительском зале с его голым просцениумом, из-за которого теперь невольно взгляд поднимается из партера вверх на надстроенный и диспропорциональный потолок. К которому действительно не подходит готический свод, выглядящий как дешевая гэдээровская сумка для покупок из дедерона.
Акустически аудитория стала лучше, сомнений нет. В середине восьмого ряда партера, где благодаря более плоским спинкам кресел ноги получили больше свободы и обозрение стало лучше благодаря несколько скошенному, изысканному (по оформлению) полу, звук идет как раньше прямо, но свободнее.
Группы инструментов смешиваются гармоничнее, в том числе, со звуками со сцены. Последние звучат не более приглушенно, чем раньше, но все еще настораживающе светло.
Во втором ряду второго яруса звучание еще красивее, насыщеннее, более округлое; хотя и раньше это было так. Итак, вывод относительно акустики: реверберация стала лучше. Отличная работа!
Тем не менее для актеров это не так. Это болезненно ощущается в лишенной вдохновения шумановской пытке. Понятно, все еще не завершенный театр форсировал последние перепланировки, к тому же тяжело заболевший Вольфганг Рим должен был перенести премьеру своего «Саула» (Театр должен был открыться премьерой оперы Рима «Саул» — прим. пер.)
Итак, теперь сочинение Шумана, дополненное сценами из «Фауста» Гёте, стало оригинальным и национальным, правда, наскоро слепленным экспонатом. Конечно, с Даниэлем Баренбоймом в оркестровой яме и с уходящим интендантом Юргеном Флиммом за режиссерским пультом.
В то время как Клаус Пайман, пожилой человек, бывший интендант «Берлинского ансамбля» («Berliner Ensemble») отправлен на второй ярус как зритель, старики Государственной оперы, где этот сезон выглядит как годовое собрание дома престарелых миланских артистов «Casa Verdi», никак не оставят этот театр.
Пожалуйста, больше очарования
При этом Баренбойму, в отличие от Аббадо, Арнонкура и Рэттла в Берлине, нечего сказать в проблематичном сочинении Шумана. Оно разворачивается нежно шелестя и звуча c изощренным занудством, без настоящей кульминации, без разряда фортиссимо, который по-настоящему показал бы возможности зала.
Даже если бы по причинам строительно-технологическим всё это нужно было бы отменить, самовольное заселение дома определенно состоялось. Роман Трекель (Фауст) и Рене Папе — опоры вокального ансамбля — не молодеют, кроме того, и выглядят как верзила-бидермайстер и Битлджус.
Triumph sounds different boring opening night in acoustically enhanced @StaatsoperBLN mrs #merkels jacket looks like rest of upolstery pic.twitter.com/6Yz5ahpc6R
— Manuel Brug (@ManuelBrug) 3 октября 2017 г.
И от доморощенной надежды — сопрано Эльзы Драйсиг — ожидали бы больше очарования. Но как? Ей было нечего играть или нужно было играть дуру, и она должна была снова и снова «выдавать» тормозную и визжащую актрису из семьи Флимм.
Гретхен из Грипс-театра
(Грипс-театр — драматический театр в Берлине, большинство постановок которого предназначено для детской и юношеской аудитории.)
Майке Дросте могла быть обычной телевизионной актрисой, но в роли Гретхен она раздражающе ноет наподобие пацанки из Грипс-театра. Растиражированный Мефисто Свена-Эрика Бехтольфа колеблется между позером и Хайди Кабель. Андре Юнг — утонченно-рафинированный актер, и заставить его пищать по-мышиному в роли как Фауста — настоящий режиссерский трюк.
Между «дискаунтером» из передвижных декорациий Маркуса Люперца — не совсем различимой панорамой на заднике, двумя фигурами из папье-маше («туманные виденья» первой строки «Фауста»?) и деревянной сценой — расположен хор в виде игрушечных фигур Шпицвега (немецкий художник XIX века — прим. пер.), батальона монахинь или наивной депутации карликов.
Продолжающий стоять по воле Флимма, мертвый пример по-детски обыгранного, ровно ничего не значащего, но дорогого сердцу театр 1980-х торжествует.
С какой стати, почему, зачем Фауст? Ущербное никогда не становилось здесь событием. Простые смертные должны были сесть вокруг оккупировавших Аполло-зал автоспонсоров дугой, которая еще с самых старых времен является своего рода псевдофридерцианской декорацией. Два дня назад там уже было эксклюзивное и безвозмездное угощение для знаменитостей. «Опера это не мое», — гласит протокол.
«Смотрите, на немецкой сцене
Резвятся, кто во что горазд»,
— эти слова из «Фауста» Гёте вполне пророчески были пропущены Флиммом.
Что же осталось? На самом деле, ничего. Так что в будущем может быть только лучше. С 7 декабря в этом театре.
Мануэль Бруг, Welt. Перевод с немецкого Олеси Бобрик