После широкомасштабного празднования столетнего юбилея Дмитрия Шостаковича, когда его музыка звучала в невиданных прежде объемах, наступила некая реакция, и, по крайней мере, в Москве, он на целый сезон почти что совсем исчез из концертных афиш.
Остановился и поток новых записей, в рекордном количестве изданных непосредственно к юбилею. Но постепенно все возвращается на круги своя. И вот перед нами – новый альбом всех симфоний одного из величайших творцов ХХ столетия, записанный выдающимся русским дирижером Дмитрием Китаенко вместе с “Guerzenich-Orchester Koeln”. (Если не ошибаюсь, это – первая запись симфоний Шостаковича в формате SACD, что, несомненно, привлечет внимание продвинутых аудиоманов, обладающих соответствующей аппаратурой. Впрочем, и на обычных CD-плеерах качество звучания отменное.)
Дмитрий Китаенко – один из последних дирижеров, успевших пообщаться с самим Шостаковичем и исполнять его музыку в присутствии автора. Вместе с тем он и один из первых, кто записал все симфонии Шостаковича уже в новом тысячелетии. Этим обстоятельством в значительной мере и продиктован его подход ко многим из них как прежде всего к звучащей летописи эпохи.
Летопись – жанр эпический. Вот и в трактовках Китаенко эпическая широта, неторопливое развертывание музыкального повествования часто превалируют над открытыми драматическими выплесками, отчего, впрочем, последние иногда производят по контрасту даже еще более сильное впечатление.
В замедленном ритме по-иному проступают, к примеру, черты некоторых сочинений, которые воспринимались прежде как чересчур плакатные, а то и просто конъюнктурные. Так, в одиозной Двенадцатой симфонии (“1917 год”), посвященной вождю пролетарской революции, наряду с трескуче-вымученным пафосом финального апофеоза более явственно проступает суровое дыхание самой истории, и обнаруживаются вместе с тем достаточно неожиданные сопоставления. Скажем, вторая часть, “Разлив”, вдруг косвенным образом проявляет человеческую ущербность “героя” симфонии, нарушающего гармонию природы своими безумными, разрушительными замыслами…
Неторопливое, иногда даже чересчур, течение музыкального времени имеет, впрочем, не только очевидные преимущества, но и не менее очевидные минусы. С одной стороны, мы словно бы заново открываем для себя те или иные части и эпизоды ряда симфоний. С другой – от чрезмерной иногда растянутости темпов подчас дробится форма. Взять, к примеру, Четвертую симфонию – композиционно одну из наиболее сложных у Шостаковича. У Китаенко здесь есть масса потрясающих находок и откровений, тонко проработанных деталей, за которыми, однако, порой начинает исчезать ощущение целого. Впрочем, подобный эффект возникает еще, пожалуй, лишь в двух-трех симфониях. Примеров противоположного свойства куда как больше.
Одной из вершин цикла в интерпретации Дмитрия Китаенко становится Пятая симфония. Здесь он безоговорочно выдерживает любые сравнения с великими предшественниками, в чем-то, как представляется автору этих строк, оказываясь даже убедительнее. Скажем, в первой и третьей частях, где Мравинский с Кондрашиным, каждый по-своему, чрезмерно патетичны, не допуская, кажется, и мысли, что герой симфонии может рефлексировать по какому-то иному поводу, кроме своих отношений с эпохой и властью, Китаенко акцентирует мощную лирическую составляющую этой музыки.
Между прочим, ведь и сам Шостакович не раз говорил о некоем элементе автобиографичности в Пятой симфонии. Вспомним, что композитору в тот момент было лишь тридцать лет, и понятно, что, сколь бы сильным ударом ни были для него внезапно обрушившиеся гонения (после инспирированных Сталиным правдинских статей “Сумбур вместо музыки” и “Балетная фальшь”), это не могло поглотить его целиком. К тому же первые три части симфонии были написаны там, где все слишком живо напоминало ему о пережитой недавно любовной драме.
В интерпретации Китаенко третья часть, Largo, подчас даже вызывает ассоциации со знаменитым Adagietto из Пятой симфонии Малера. Только там – предощущение счастья, а здесь – безысходная тоска о безвозвратно потерянном. В итоге получается гораздо более емкая картина “жизни героя”, и тем самым Пятая приближается по типу к симфонии-роману, уходящему корнями в Шестую Чайковского и некоторые произведения Малера и Берлиоза. Что касается столкновения с эпохой, то оно достаточно отражено сперва в гротескной форме во второй части, а затем – во всем своем трагизме, – в четвертой, которую иногда сравнивают с “Шествием на казнь” из “Фантастической симфонии”…
В целом Дмитрию Китаенко удалось сказать свое веское слово в прочтении цикла симфоний Шостаковича и добиться от немецкого оркестра не только игры с полной отдачей, но и проникновения в глубинную суть этой музыки.
Во Второй, Третьей и Тринадцатой симфониях следует также отметить и прекрасную работу Пражского филармонического хора. Что касается солистов, то выбор для Четырнадцатой симфонии солистки Мариинского театра Марины Шагуч, которая не сумела по-настоящему овладеть шостаковичевской интонацией да еще и проглотила большую часть слов, представляется не слишком удачным.
Зато весьма достойно показался в Тринадцатой и Четырнадцатой симфониях Арутюн Кочинян (бывший солист Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, последние годы базирующийся преимущественно в Германии).
В настоящее время, кстати сказать, Дмитрий Китаенко завершил с Кельнским оркестром также и запись всех симфоний Сергея Прокофьева. Будем ждать появления на рынке этого альбома и не терять надежды на появление самого маэстро – после почти что двадцатилетнего перерыва – за пультом какого-либо из московских оркестров.
Дмитрий Шостакович. Симфонии. Дмитрий Китаенко. Guerzenich-Orchester Koeln. 12 SACD-Set. “CAPRICCIO”, 49 545.
Дмитрий Морозов, газета “Культура”