– Интересно, а с кем она там разговаривает? Сама с собой.
А я с кем разговариваю? Тоже сама с собой!
Значит, всё в порядке?
Спокойной ночи.
Спасибо.
(из монолога Льва Маргаритовича из фильма «Весна» в исполнении великой Актрисы;
вместо эпиграфа)
Мелодия как материя, не существующая вне времени (как известно, в конкретный миг зафиксировать невозможно даже одну-единственную ноту), делает любое звучание фундаментальной иллюстрацией темпоральности как основной характеристики любого изменяющегося объекта, не существующего вне времени.
Но стоит только попробовать экстраполировать эту научно-философскую максиму на произведения искусства, как мы сразу сталкиваемся с чрезмерной эластичностью самого инструмента измерения, разрушающего математическую стройность подхода невозможностью измерять что-либо без общей договоренности об эталоне измерения.
И дело не в том, что для меня «один метр – это двадцать два с половиной вершка, а не сто сантиметров»: дело в том, что даже гобойное «ля» сегодня звучит не так, как во времена Верди, а это уже серьёзно. Но мы же не страдаем от того, что сегодня «реанимируем» дошедшие до нас нотации, грубо говоря, немного в другом ключе. Скорее, наоборот: исполнение чего бы то ни было на аутентичных инструментах времен Моцарта заставляет нас испытывать чувство неловкости за непривычное нашему собственному уху звучание. Почему?
Честно говоря, причин для испуга, или даже для спора лично я тут никаких не вижу. Правда, при одном условии: если мы понимаем произведение искусства как процесс. Но готовы ли мы его так понимать? Судя по тому, что мне приходилось читать (да и самому иногда писать), нам это не под силу.
Между тем, та настырность, с которой искусствоведы и музыкальные критики навязывают эвклидову геометрию всему, что видят и слышат, говорит лишь о том, что сферическая геометрия и неэвклидова же «отрицательная кривизна» по Лобачевскому не входит в сферу их жизненных интересов. Обо всем остальном современная музыкальная критика… умалчивает.
Разумеется, никому не возбраняется кичиться собственным невежеством прямо от всей души (и даже с пафосом! – да на здоровье. собственно), только не стоит забывать, о том, что даже наши представления о гелеоцентрической системе мира давно уже поменялись, а отношение к личности как к статичному продукту социально-исторического воздействия булыжником на шее тянет наше искусствоведение и репортажное мастерство на дно ограниченности и слепоты. Не верите? Приведу пример.
Вот ругал один критик одну певицу, а потом взял, да и похвалил. Вопрос: возможно ли такое? Насколько могу судить, нет: это сюжет, как минимум, для околонаучно-фантастического триллера! Ведь это же уму непостижимо, чтобы кто-то (тем более критик!) признался, что его собственные вкусы изменились!
Казалось бы, «вину» за неустойчивость собственных воззрений можно было бы списать на изменчивость самого объекта критики, но не тут-то было: диалектика всего сущего в синхронической плоскости искусствоведам, по ходу дела, не ведома. По этой же причине и нотный материал мы воспринимаем не как «инструкцию по сборке», а как самодостаточную ценность, забывая, что любая партитура – лишь путеводитель для тех, кто хочет попробовать ПОВТОРИТЬ тот же путь, не более.
В этой связи спектакль Евгения Колобова и Аллы Сигаловой – феномен запредельной наглости, целомудренно замалчиваемый уже много лет. Нет, ну актуальная критика давно состоялась. Но текущее бытие спектакля давно уже не волнует никого. Почему? А вот почему:
Позволю себе открыть один секрет того, почему я на любом фестивале любого уровня от Байройта до Зальцбурга всегда получаю билеты на те представления, которые хочу получить:
– Alexander! You are the best partner among all! (- Александр, Вы самый удобный партнер среди журналистов!)
– Why so?! (- Это еще почему?!)
– You always comment your requests with “any performance”! (- Вы все свои запросы сопровождаете ремаркой “на любой спектакль”!)
– And others? (- А другие?)
– ALL OTHERS NEED ANLY PREMIERS!!! © (- А ДРУГИМ НУЖНЫ ТОЛЬКО ПРЕМЬЕРЫ!!!)
Наша критика не просто оборзела от своей мифической значимости (да кто вас читает-то, господа идиоты пера, нашу мать?!!), но и искренне уверена в непоколебимости своего мнения – мнения людей, в массе своей абсолютно ничего в искусстве не значащих и лишь за редким исключением хоть что-то понимающих в том, как это «искусство» формировалось.
Недавно мне пришлось прочесть удивительный комментарий одного уважаемого специалиста по поводу выступления одной уважаемой певицы в одной уважаемой партии одного уважаемого Верди: мне было стыдно за умного человека, который с упрямством конченого барана самоутверждался в своей неприязни к женщине, давно ничего про себя не читающей…
Не, я понимаю, что на филфаке что ни плюнь, то – девушка, а на мехмате что ни девушка, то – плюнь. Но с каких пор музыковеды перестали быть мужиками и превратились в базарных баб? Неприятно, конечно. Хоть и – не возбраняется. Кто-то травиатит, как последняя пердута на панели и по подворотням, кто-то – самопиарится за счёт мировых оперных звёзд: выбор наказания самому себе ещё никто не отменял. А посему:
Морально-этическая подоплёка «Травиаты» Верди в спектакле Аллы Сигаловой и Евгения Колобова показалась мне еще глобальнее, чем я думал всего несколько недель назад: изменение нравственной парадигмы Виолетты происходит настолько стремительно, что в рамках традиционного костюмированного шоу в духе великого Дзеффирелли этого и не понять.
У Аллы Сигаловой всё сжато, концентрировано и беспощадно даже не по адресу покоцанной партитуры Верди, но по адресу тех, кто с самоуверенностью дилетанта знает, по какому поводу кому из великих художников «вертеться в гробу». Ведь теоретикам от верхнего ми-бемоля невдомёк, что кроме такой науки, как музыковедение, есть еще такие науки, как психология, и (шире) такие сферы взаимодействия человека с Космосом, как Религия, в рамках которой нет вообще ничего невозможного. Но история человечества, и даже их собственной жизни ничему этих товарищей по перьям не учит. Может, оно и к счастью? Ведь именно благодаря их павлиньему самодовольству на них никто уже давно не обращает внимания? Ну и Бог с ними J
Работа мастеров в этой связи намного важнее, и здесь, заранее посыпая пеплом главу, возьму на себя смелость разделить участь убогих и талантливых, прозорливых и никчемных людей, чьё мнение о чужой работе каким-то мифическим образом никак не влияет на самоощущение авторов этого мнения. Или влияет? А вот сейчас и проверим!
Такого количества титанических расхождений оркестра с солистами не только в «Новой опере», но и в жизни своей я, признаюсь, не встречал: это заранее репетировать нужно, чтобы так неслаженно выступить. Может, так оно и было? Может быть, специально ЭТО ВОТ ТАКОЕ и репетировали? Вряд ли.
В частной беседе с одним из солистов театра я выяснил, что оркестровые прогоны в силу какой-то маразматической увлеченности современных СОжителей искусства собственным благоденствием оркестровые репетиции в оперных театрах давно стали роскошью, и сыгранность оркестра – не столько результат кропотливой работы концертмейстеров, сколько – провидение Божье.
Господа, да вы – звери! В смысле вы, ребята-музыканты, просто – Зорры: ибо играть без репетиций сложнейший репертуар, в котором без взаимодействия на уровне интуиции невозможно сделать ничего, кроме убийства партитуры, – это акт фантастического профессионального самоуничтожения. Зачем вы это делаете? Не по дурости же. И уж точно не из ненависти к своему ремеслу. Тогда – зачем?
Я понимаю, почему Феликс Коробов отказался от интервью со мной после того, как я прислал ему предварительный список вопросов: с публикой, как с бубликом, разговаривать не о чем. Музыкант – он же гений уже по факту того, что начисто лишен самокритики: ведь он же ноты читать умеет! А публика – она же дура, и, к её чести, быть таковой (хотя бы в моём лице) ни разу не стесняется. Но зачем же специально давать понять человеку, что ты его не любишь? Не люби себе молча и всё. Но так публично пренебрегать – это же зверство, господа. Или как?
Оркестровые темпы, заданные в этот вечер Дмитрием Волосниковым, были скорее приношением инквизиции Фридриха Барбароссы, чем уважением к сотрудникам театра, главными из которых являются всё-таки певцы и гардеробщицы, а не водители такси, которые за задержку окончания спектакля должны платить комиссионные некоторым дирижерам оперных театров.
Ну, допустим, маэстро устал. Я, например, накануне забирался на ледник в Альпах и стёр до мяса себе мизинец на ноге. НО! Я был в связке с другими двенадцатью ребятами и девчонками и не имел права «тормозить»! Почему дирижер не чувствует этой связки? Почему дирижер не чувствует этой ответственности за тех, кто с ним в связке? Может, его в Альпы послать уже? Да в обычной парадной лакированной обуви, чтобы мозг включился и гонор от усталости поник?
Мне стыдно за то, что я вынужден писать такое по адресу любимого театра, но то, что я услышал в этот вечер в связи с взаимодействием оркестровой я мы с солистами, перечеркнуло всю работу и создателей спектакля, и солистов, самым ярким впечатлением среди которых стали Екатерина Миронычева (Виолетта) и Анджей Белецкий (Жермон-папа). К вокалу Георгия Васильева (Альфредо-Альфредо) я отношусь прохладнее, чем к его же внешности, а посему стыдиться мне придется и за свою необъективность, но ничто так не угнетало меня после просмотра этого спектакля, как разочарование халтурой главного человека в оркестровой яме.
Генерал может медлить только в одном случае: когда он не видит победы. Но победа в таком экспрессивном преодолении материала, каким является спектакль Сигаловой-Колобова, предрешена создателями этой интерпретации оперы Верди. Так что же помешало маэстро Волосникову быть честным и уступить это дирижерство тому, кто без пафоса самоутверждения за чужой счёт в состоянии сделать этот спектакль шедевром, не затягивая темпов и не заставляя певцов задыхаться на сцене? Неужели только материальная сторона вопроса? Если так, то это уже ни в какие калитки…
Развитие любого организма можно затормозить. Это не проблема. Проблема в той ответственности, которую придётся потом нести. И в этом смысле наследование транстемпоральной, экстенсивной интерпретации «Травиаты» Дж. Верди в спектакле Сигаловой-Колобова – такая титаническая ответственность, что обвинять в неготовности справиться с ней даже как-то совестно. Впрочем…
Заторможенность наших реакций на изменение окружающих нас людей не является ли иллюстрацией нашей собственной ограниченности и… окаменелости? Все знают, что Виолетта Валери – женщина, не достойная уважения и любви. Возможно, у маэстро Волосникова аналогичное отношение к спектаклю Сигаловой-Колобова, и тогда то, что сделал дирижер с этим представлением и солистами, – шедевр! НО! Готов ли сам Волосников в этом себе признаться? Боюсь, что нет. Ну, а на «нет» и суда нет. В конце концов, мы никогда не узнаем, как «Травиата» будет звучать через сто лет. В «Новой опере» в этот вечер она прозвучала – неважно.
Александр Курмачев