Наша встреча с Заслуженным артистом России Владимиром Беглецовым – художественным руководителем и дирижером знаменитого Хора Смольного собора, который носит сегодня новое имя – Концертный хор Санкт-Петербурга, – случилась накануне «Чайковский-Гала», премьера которого состоится 18 июня 2018 в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии имени Шостаковича.
И слово «премьера» здесь неслучайно: это не простой концерт, но новый жанр, новый музыкальный контекст, в котором по-иному звучит известная музыка.
О секретах такой, прямо скажем, нетрадиционной работы над гала-концертом нам и рассказал Владимир Беглецов, известный своим поклонникам не только безукоризненным профессионализмом, но и, несомненно, нетривиальным подходом к работе над музыкальными произведениями.
— Владимир Евгеньевич, программа гала-Чайковский определялась трагической датой смерти Петра Ильича Чайковского, к которой приурочен концерт, или вашим взглядом на творчество композитора?
— Конечно, то, что вошло в «Чайковский-Гала», напрямую не было связано с годовщиной смерти композитора, но, тем не менее, программа получилась непростой и даже местами мрачной.
Намеренно я не выбирал из творчества Чайковского всё самое трагическое для этого концерта, скорее хотелось нарушить какую-то утвердившуюся традицию концертов-гала. Хотя это и не было самоцелью. Меня просто поразило, что даже в Большом зале филармонии удивились, увидев нашу программу: «Какой же это гала-концерт, если в нем нет звезд?»
— Может быть, это связано с тем, что в последние годы для Петербурга гала-концерт – это чаще всего масштаб Дворцовой площади и уровень звезд мировой сцены, например, Анна Нетребко, Роберто Аланья?..
— Да, конечно, гала-концерт в День города на Дворцовой, неаполитанские песни над Невой… Возможно, этот стереотип сложился и в связи с новой петербургской традицией. Но наша программа называется «Чайковский-гала», и для меня принципиально важно, чтобы в центре концерта был в первую очередь сам композитор и его музыка, самое главное в этой музыке.
Мы выбрали три самые всенародно любимые оперы Чайковского: «Евгения Онегина», «Пиковую даму» и «Иоланту». Разве что последняя опера стоит несколько особняком среди этих шедевров…
— Мне казалось, что по количеству постановок, в том числе и в Петербурге, «Иоланта» достаточно популярна…
— Безусловно, но часто эта популярность определяется, например, тем, что опера одноактная. По большому счету, там ведь нет чего-то феерически запоминающегося для слушателя, кроме знаменитой арии Роберта и коротенького ариозо Иоланты в начале оперы. А сложнейший дуэт Иоланты и Водемона перед финалом, несомненно, один из самых ярких в опере, редко готовят для обыкновенных гала-концертов именно из-за его сложности.
С другой стороны, по традиции арией Роберта наряду с легендарной “Застольной” из «Травиаты» Верди чаще всего заканчивают гала-концерты: все счастливы, все влюблены, все выходят на сцену, бокалы подняты, шампанское искрится…
— Да, традиционный и тривиальный финал многих концертов, увы, популярный сегодня… Но ведь часто именно произведения Чайковского «заигрывают» до той самой банальности?
— Не знаю, как для других, но для меня Чайковский – это не просто композитор, это планета. И её всякий раз надо открывать заново.
Например, что может быть для публики привлекательнее, чем «Пиковая дама», «Иоланта» и «Щелкунчик»? Кто-то посмотрит на программу и скажет: «Ну вот, опять то же самое…» Не надейтесь: из знаменитых эпизодов этих произведений Чайковского, попавших в программу «Чайковский-гала», слушатель хорошо знает разве что арию Ленского.
— Наверное, и эту популярную арию вы сделали не вполне традиционно…
— Обязательно! Ария Ленского в нашем концерте соединена со сценой дуэли, и продолжение у неё тоже очень необычное.
— То есть в вашей программе складывается некий единый сюжет, как в опере? Или «гала» все-таки остается концертом?
— Я не стал бы здесь искать сюжетную линию, но определенная логика, безусловно, существует. Вот как выстроилось первое отделение «Чайковский-гала». Начинаем интродукцией к «Иоланте» (надо сказать, достаточно мрачной), после этого идет короткая сцена и ариозо Иоланты, а затем довольно светлая и радостная сцена в Летнем саду из «Пиковой дамы», где будут петь мальчики Хорового Училища.
Но следом сразу же прозвучит “Антракт и сцена в казарме”, где Герману является призрак графини и он почти обезумеет. За этой сценой – короткое ариозо Лизы у Зимней канавки, перед её самоубийством, а финал первого отделения – вальс из «Евгения Онегина» и хор. Достаточно странный финал, так вам кажется?
— Складывается очень непростая музыкальная история, звучание которой в целом очень драматично, несмотря на светлые эпизоды.
— Я бы сравнил это с «Кармен» Бизе, когда трагедия происходит на фоне бурного веселья. Но ведь главные персонажи этих опер глубоко несчастны – и Герман, и Лиза, и Иоланта, и Водемон. Впрочем, и два героя «Евгения Онегина» также несчастливы…
— Владимир Ленский и Татьяна?
— Ленский и Онегин, потому что именно Онегин – главный герой и романа Пушкина, и оперы Чайковского. Это действительно несчастный, трагический герой.
О трагедии Ленского и Онегина – начало второго отделения «Чайковский-гала», однако, прежде чем прозвучит ария Ленского и сцена дуэли, мы исполним Полонез, который по сюжету оперы звучит после дуэли, в следующем действии, а у нас он как бы симметричен финалу первого отделения…
— Пушкинский «Евгений Онегин», кстати, тоже строится по принципу симметрии. А у вас этот принцип «симметрично трагический»…
— Гибель Ленского, несомненно, трагедия, поэтому сцену дуэли и смерти юного поэта я продолжил, наверное, неожиданно, как, во всяком случае, не делал никто до нас – прозвучит часть из Литургии Чайковского, «Молитва Господня». И сцена «Герман в казарме», фактически смерть героя, проходит на фоне молитвы, и финал «Пиковой дамы», заканчивается молитвой, а у нас и смерть Ленского…
— В «Чайковский-Гала» в основном звучат вокальные и хоровые произведения?
— Нет, конечно, у нас будет звучать оркестр, и довольно много, особенно в финале. На этом концерте мы сотрудничаем с «Северной симфонией» – именно эти музыканты будут «главным действующим лицом» во втором отделении, где прозвучат фрагменты из «Щелкунчика»: “Увертюра”, “Ночь”, “Сражение” и «Вальс снежинок», где, как и в начале «Чайковский-Гала», будут петь мальчики.
Логика нашей программы – это смена времен года, смена настроений, трагедия и смерть героев и возрождение, возвращение жизни. Именно эта мысль – о том, что смерти нет, а красота существует вечно для понимания музыки Чайковского, по-моему, невероятно важна.
— И вы все-таки лишите слушателей арии Роберта?
— Ни в коем случае: ария Роберта и дуэт Водемона и Иоланты будут в финале. Окончание дуэта прерывается словами «Иоланта видит свет», и его настроение – возвращение к свету и жизни. Так завершается наша история, которая начиналась мраком, безысходностью, убийственной страстью и несколькими смертями.
А кульминация, переломный момент – молитва, после которой мы понимаем, что есть свет, любовь, есть Бог…
— Всё-таки «Чайковский-гала» – это скорее необычный музыкальный спектакль, а не концерт?
— Наверное, да. Не могу судить, потому что я не делал этого специально. Я просто очень люблю Чайковского и не мог подойти к встрече с ним банально.
В нашей сегодняшней жизни, и музыкальной в том числе, и так слишком много тривиального. Посмотрите на репертуарные афиши: одни и те же произведения, одни и те же программы, 30-40 названий повторяются из года в год. Конечно, Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром или его же концерт для скрипки должны звучать часто, так же, как и «Реквием» Моцарта.
Но почему, например, нет на этих афишах всех девяти симфоний Бетховена? У Брамса всего четыре симфонии, почему на афишах только две? Почему у Прокофьева исполняют только Первую и Пятую симфонии, почему не исполняют симфонии Шумана или Глазунова? Выбирают «популярное», а в результате настоящее теряется.
— В «Чайковский-Гала» вы как раз создаете новый контекст для известного, чтобы знакомое зазвучало как открытие?
— Мы не можем жить в XXI веке, а делать всё так, как будто живем в конце или даже в середине XX! Конечно, приходится чем-то жертвовать, но необходимо искать новые пути.
Когда мы работали в Смольном соборе – у нас были совсем другие возможности: например, огромный экран, который служил декорациями для опер Чайковского. Мы выбирали из сотен картин русских художников именно те, которые стали «местом действия» «Евгения Онегина». Для «Иоланты» профессиональный художник рисовал картины – абстрактные композиции, которые «оживали» на экране, превращались в своеобразную анимацию.
В «Пиковой даме» роль декораций спектакля играла перемена света, тени, темноты – особое освещение сцены. Такие возможности были в Смольном соборе, что он постепенно превращался из концертной площадки в театральную сцену.
Теперь своего зала, своей сцены у нас нет, и надежды на возрождение таких спектаклей тоже нет. Поэтому мы ищем другие, новые формы…
— Сложившуюся ситуацию вы могли бы назвать тупиковой?
— С одной стороны, это очень плохо и очень бесперспективно. С другой стороны, мы сегодня выступаем на всех самых значительных площадках нашего города, и нас зовут и приглашают. Потому что длительная работа в Смольном соборе создала наш коллектив, наше имя, собрала огромное количество поклонников.
Некоторых из наших солистов хора я знаю практически 25 лет, со времени хорового училища и по сегодняшний день. Кто-то уходит из хора, но только «на повышение» – в крупнейшие театры Петербурга и Европы. И сегодня Концертный хор Санкт-Петербурга очень востребован.
Заметьте, здесь разговор о том, что у нас «нет звезд», неуместен: наш хор, несомненно, звездный, здесь каждый солист – звезда. На «Чайковский-гала», например, мы, кроме наших солистов, пригласили только одного: Ивана Сапунова, на роль Онегина. Партию Иоланты исполнит Александра Репина, которую уже не раз приглашали на сольные концерты в тот же Большой зал филармонии. Партию Германа – Егор Николаев, Лиза – Мария Филатова, Роберт – Артем Арутюнов, Водемон – Андрей Сторожев.
И хотя это не будет исполнением полной версии опер, но мы выйдем на главную концертную сцену Петербурга – так что задачу будем решать серьезнейшую.
— Продолжает ли ваш хор выступать в других соборах?
— Пока эта счастливая возможность выступать на таких уникальных площадках, как Храм Спаса-на-Крови и Исаакиевский собор, у нас сохраняется. Но кто знает, куда повернет история дальше?
— А как же обещанный ремонт зала Думы, где должны были разместиться коллективы Смольного собора?
— Здесь есть обещания, но так и нет решения – ни положительного, ни отрицательного. По моему мнению, перспективы у нас туманные…
— А как вы относитесь к тем многочисленным музыкальным проектам, которые множатся в последние годы?
— «Проект» – это, увы, не многолетняя тщательная работа с коллективом, музыкой, звуком, работа на постоянной площадке, на одной сцене. В проекте пришла какая-то идея – бах, воплотили. А зачем? Ведь по сути это всё одно и то же – один «музыкальный набор».
Для туристов – это замечательно: приехали, посмотрели, фонтаны, оркестр, красота-а-а… А уровень музыкальной культуры в результате падает. Какую музыку сегодня слушают и слышат?
— Это называется музыкальным китчем?
— Не хотел этого слова произносить, но, конечно, китч. Знаете, как все, кто садится ко мне в машину, счастливы, что радио в автомобиле выключено?
Самое ужасное для музыканта сегодня, если он сел в маршрутку или в такси, насильно слушать эту «музыку». Невероятная безвкусица.
— Владимир Евгеньевич, а Петру Ильичу Чайковскому, например, чувство вкуса никогда не изменяло?
— Безусловно, изменяло, ему же приходилось писать, что называется сегодня, на заказ. Например, «Коронационный марш» или кантата «Москва», «Русско-сербский марш», увертюра «1812 год». Здесь Чайковский был сам себе критик, понимал, что «это как-то не очень получилось».
Однако на премьере Русско-сербского марша успех был такой безумный, что сам Чайковский смирился с этим произведением.
Очень ругал свой Коронационный марш, а потом продирижировал им на открытии Карнеги-Холла в Америке.
Все-таки неудачи гения – это совсем иное. Чайковский был невероятно требователен к себе, а заказы на музыку очень не любил, и с ними в результате что-то случалось. Доходило до смешного. Например, за кантату «Москва» ему пообещали гонорар 1 500 рублей – огромная сумма по тем временам. В результате вместо денег пожаловали перстень с бриллиантами, который композитор тут же заложил за смехотворные деньги, а их у него тут же и украли! Ну, а квитанцию он в результате просто потерял…
— Как вы относитесь к определению Чайковского как «самого русского композитора»?
— Что такое самый русский композитор?.. Если попытаться ответить на этот вопрос, я бы назвал самым русским скорее Мусоргского, чем Чайковского, хотя Мусоргский и до сих пор до конца не оценен нами.
Однако Чайковский сегодня самый исполняемый в мире композитор наряду с Моцартом. Вот вам и ответ. Чайковский – русский композитор, но он музыкант мира: первым оценил «Кармен» Бизе, предсказав этой опере невероятную популярность, не смотря на то, что на европейской премьере «Кармен» практически освистали.
Чайковский ездил в Европу слушать Вагнера одним из первых среди русских музыкантов. Он обладал таким феноменальным музыкальным даром, что его музыку можно открывать для себя всю жизнь. Это, если хотите, русский Моцарт. Поэтому я и называю Чайковского планетой.
Беседовала Ирина Тарасова