Валерий Гергиев советует запомнить имя, которое уже звучит по всему миру.
Оркестр Мариинского театра завершил большое тихоокеанское турне, ему аплодировали в Японии и Китае, на Приморской сцене во Владивостоке.
Выступать с оркестром маэстро пригласил 16-летнего скрипача Даниэля Лозаковича. Валерий Гергиев убедительно советует всем запомнить это имя.
Накануне этих гастролей Даниэль был на фестивале в Вербье, там и разговорились в одном из гостеприимных альпийских шале.
В разговоре свою партию заслуженно исполнил и его педагог Эдуард Вульфсон, к тому же специалист по старинным, редким инструментам.
— Отец у вас, Даниэль, родился в Белоруссии, мама – в Киргизии, вы – в Швеции, сейчас учитесь в Женеве. Кем вы себя считаете?
Даниэль Лозакович: — Раз родился в Швеции, считается, что я швед… Такой типичный швед, если посмотреть на меня (тут они с Эдуардом от души хохочут). С родителями всегда говорю по-русски.
— А с друзьями на каком языке говорите?
Д.Л. — По-разному. В Швеции по-шведски. В Германии как-то по-немецки стараюсь. На английском и русском, конечно. Откуда друзья – на том языке и говорю.
— Говорят, “ремень отца Моцарта” сыграл великую роль в судьбе композитора Моцарта. Кто вас заставил заниматься музыкой?
Д.Л. — У меня нет “ремня отца Моцарта”. Я сам нахожу мотивацию. Так бы не играл, если бы меня заставлял кто-то. Я это выбрал и люблю.
— Как все случилось?
Д.Л. — Когда был маленький – все время пел, хотя никаких певцов, говорят, в роду не было. Для общего развития меня повели в музыкальную школу. Мама надеялась, наверное, что выберу фортепиано. Там было 18 инструментов, я первый раз в жизни увидел скрипку и сразу влюбился.
Очень захотел на ней играть. Было что-то магическое. У меня даже появились… Как это сказать?.. (“Слезы”, – подсказывает Эдуард.) Да-да, слезы. Меня ни один педагог не хотел брать, слишком поздно, семь лет. Одна пожилая женщина сказала, ладно, возьму, раз говорите по-русски. Потом она позвонила маме, не поверив, что я первый раз взял в руки скрипку: “Я в шоке. Он гений”.
— Участие в российских конкурсах сказалось на вашей судьбе? Как вы попали в международную обойму?
Д.Л. — Мама решила проверить, правду ли про меня говорят…
— Правду, что такой хороший?
Д.Л. — И она послала в фонд Спивакова мое видео. Маме сразу ответили, что я буду играть на открытии фестиваля. Я первый раз играл с оркестром Спивакова “Виртуозы Москвы”, когда мне только исполнилось девять лет. Потом я уже посерьезнее конкурсы выигрывал. “Щелкунчик”, например.
— Был ли в вашей жизни счастливый случай?
Д.Л. — Да, здесь, в Вербье, в июле 2015 года во время генеральной репетиции попросили у Гергиева аудиенции – послушать маленького, никому не известного скрипача…. Моя большая удача, что после той аудиенции я встретил Эдуарда, который стал моим ментором.
— Расскажите про первое выступление с маэстро.
Д.Л. — Я приехал в Москву, думал, концерт будет вечером, готов репетировать. Оказалось – будет концерт и утром. Мы сразу пошли играть. Без репетиции. Сейчас это для меня нормально, но тогда первый раз было такое. Гениально, как он слушает, как знает заранее, что я буду делать. Он для меня сейчас стопроцентно самый лучший дирижер. У него сила, контроль.
— Помню прекрасно, Даниэль, тот декабрьский рождественский вечер в Москве, когда вы играли Чайковского… Мы пошли за кулисы поздравлять маэстро и вас. Гергиев – единственный дирижер, с кем вы можете играть без репетиции?
Д.Л. — Да. Другие не рискуют.
— Как вы чувствуете за спиной оркестр? Не было такого снисходительного отношения – как к малышу?..
Д.Л. — Вначале может это висеть в воздухе, пока не услышат меня… Какой-то маленький мальчик. Но когда сыграл – другое отношение.
— Только что в Вербье вы исполнили концерт для скрипки с оркестром Макса Бруха (с ним вы, кстати, отправляетесь и на тихоокеанские гастроли). А потом на бис – Паганини. Музыканты аплодировали вам вместе с залом! Как вы подбираете бисы?
Например, у великого пианиста Григория Соколова, которого мы здесь слушали, бисы становятся практически третьим отделением.
Д.Л. — Когда с оркестром выступаешь – все строго по времени.
— Чье ухо вы цените? Чья критика для вас важна?
Д.Л. — Мама. Эдуард. И еще мой немецкий учитель профессор Иосиф Рысин. А другие мне no difference. Как это по-русски сказать?
— Без разницы.
Д.Л. — К одному известному дирижеру подошла после концерта восторженная женщина: так все замечательно вы играли! Только мне не нравится Гайдн. На что тот ответил: Гайдн это no difference.
— А вам нужна критика?
Д.Л. — Вообще-то самый главный критик я. Как я слушаю. За одну не ту ноту могу надолго расстроиться. В 16 лет вы получаете такие высокие эпитеты. А не трудно будет жить на пике славы, оно ведь такое хрупкое, такое неустойчивое положение…
Эдуард Вульфсон: Самокритичность важна. Но никакой опасности я не вижу. На этом этапе нет самовлюбленности, надо много работать и расширять репертуар.
— Вы сам себе импресарио?
Д.Л. — Я сам. Агенты и мама. Самое главное – мама.
— Нет гонорарной дискриминации по возрасту?
Д.Л. — Мне кажется, нет. Это зависит от того, какой у тебя квалифитет.
— На гастролях вы будете играть все тот же концерт Бруха. Семь концертов. Разные города и страны. Одна программа. Не бывает усталости, заигранности?
Д.Л. — Всегда надо развиваться, думать, как лучше сыграть, тогда не будет скучно. Иначе все будет плохо.
— Публика в мире уже везде одинакова, как “Макдоналдс”?
Д.Л. — Есть разница. Этим летом в Америке, когда я выступал с Бостонским симфоническим оркестром, зал после последней ноты устроил стоячую овацию, с первой минуты.
— Хочется в 16 лет все бросить и погонять с мальчишками в футбол, играть в шахматы?
Д.Л. — Спорт очень важен для меня – бокс, дзюдо, шахматы. Футбол с друзьями и пинг-понг.
— Как будете продолжать учебу, когда закончите колледж Леман?
Д.Л. — Может, пойду учиться дирижерству для развития.
Э.В. — Все дело в учителе и его личности. Это очень индивидуально… Надо сделать прагматическое решение, в каком месте учиться и у кого учиться.
— Какой тип учителя для вас предпочтительнее? Требовательный, прощающий?
Д.Л. — Понимающий.
— Какую карьеру вы хотите сделать?
Д.Л. — Я как-то про карьеру не очень думаю.
— А нет ли девальвации профессии музыканта? Хорошо, что музыка становится массовой, но сыграл сороковую симфонию Моцарта – зал зааплодировал знакомой мелодии из телефона. И тот называет себя уже большим музыкантом.
Д.Л. — Это не страшно. Это есть в каждой профессии.
Э.В. — Плохой дантист еще хуже, чем плохой музыкант.
— Вы, наверное, слышали, что американские ученые поставили под сомнение мастерство Страдивари: антикварные скрипки звучат не лучше современных. Исследования проводились в Нью-Йорке и Париже. Это попытка конкурентов сбить бизнес – ведь сегодня сохранилось более 500 инструментов Страдивари, цена некоторых из них более 10 миллионов долларов.
Э.В. — Возможно, там была плохая акустика?
Д.Л. — Или там был плохой игрок?
Э.В. — Антонио Страдивари не нуждается в признании. Все топ-игроки, солисты, кроме считанного меньшинства, предпочитают играть на Страдивари. Вот и весь ответ.
После их божественного пребывания на земле – гениальность не убывает. Нормальная скрипка и скрипка Страдивари – что, Даниил не сообразил бы? Поэтому он играет на одной из лучших скрипок в мире. И мир ценит, как это звучит.
Ядвига Юферова, “Российская газета”