Пианист Даниил Трифонов – надежда и восходящая звезда российской академической музыки. Победив на конкурсе имени Чайковского, он уже вызвал устойчивый интерес многих престижных площадок и ведущих дирижеров мира.
После концерта в Москве Даниил рассказал о своих любимых композиторах и концертных залах, о том, что, что «артист не должен думать о «звездности», а быть «верным себе» и «много и упорно заниматься» и что готовиться к выступлениям ему помогает йога.
– Вы представляете новый альбом – запись концерта в Карнеги Холле. Чем этот зал так привлекателен, какие у вас впечатления от выступления там?
– Ощущения самые фантастические, это зал с такой богатой историей и многие выдающиеся музыканты, не только классические, имели там свои концерты и выступления. Там царит особая атмосфера, ни с чем не сравнимая.
– Есть ли у нас в России такие – по энергетике – залы? А какие любимые залы у вас?
– Могу назвать Большой зал Московской консерватории, где проходил конкурс Чайковского, – он как минимум не уступает по энергетике Карнеги Холлу, а в чем-то, может, превосходит его. Возможно, потому что я учился в школе им. Гнесиных, это для меня – святое место. Оба зала – и Карнеги Холл, и Большой зал Московской консерватории – являются моими любимыми, но в мире есть и другие залы, как для симфонических, так и для более камерных произведений, например, Вигмор Холл в Лондоне и Сантори Холл Токио, Бостонский симфонический зал.
– Судя и по трек-листу альбома (Лист-Скрябин-Шопен-Метнер) и по программам ваших выступлений, в вашем репертуаре романтики отечественные и зарубежные находятся в некоем равновесии. Так ли это?
– Каждый год строится новая программа, каждый раз она отражает какую-либо идею. Предыдущих несколько сезонов действительно отражали большой упор на романтику. В этом сезоне я включаю в концертные программы музыку импрессионистов, музыку ХХ века. Программа, записанная в Карнеги Холл, была моей основной музыкальной программой предыдущего сезона. Однако в нынешнем сезоне я исполняю совершенно новую программу.
– В Москве вы играли Второй концерт Шопена – что для вас значит этот опус?
– Это произведение я стал исполнять, будучи учеником школы им. Гнесиных, мне было, насколько я помню, 13 лет, это было время, когда я участвовал в конкурсе «Щелкунчик». Через год я отправился на юношеский конкурс Шопена в Пекин и там тоже играл Второй концерт Шопена.
С тех пор прошло много времени, и относительно недавно, полтора сезона назад, я переосмыслил его и начал играть снова. В чем-то – по интенсивности драматизма и детальности гармонических смен – он мне более интересен, чем Первый концерт, хотя я очень люблю исполнять и Первый.
– Нередко исполнители не очень любят участвовать в конкурсах. Вы же их просто выигрываете. Вы азартный? Любите соревноваться?
– Мне нравится играть, исполнять. Всегда, когда я выхожу на сцену и вижу публику, это дает мне огромный стимул для исполнения. Мне всегда интересно играть: для любой аудитории и в различных акустиках, всегда нужно искать и находить что-то именно в данный момент.
– Назовите своих любимых композиторов – и для исполнения, и для слушания. Это только академические музыканты?
– Я слушаю все, и классику и рок. В классике я выхожу за рамки исключительно фортепианной музыки: люблю и симфонические произведения, и оперы. Часто слушаю джаз, например Арта Тэйтума, не обхожу вниманием прогрессивный рок – KingCrimson – мои любимчики. Однако, все равно, в свободное время я слушаю преимущественно классику.
– Наши современники не избалованы академическими звездами. Сейчас сравнительно мало больших артистов, известных каждому человеку. Почему? Это проблема работы медиа, уровень артистов или проблемы находятся глубже?
– К примеру, сейчас в оперном мире много талантливых исполнителей, ожидающих своего звездного часа. У каждого человека карьера складывается по-своему, индивидуально. Допустим, творческая жизнь Паваротти – это, скорее, исключение из правил, уникальный пример. Но на слуху по-прежнему множество выдающихся имен – нельзя сказать, что есть какой-то кризис звезд.
– У вас есть альбомы, концерты в престижных залах, контракт с лейблом. Кто-то говорит, что вы «звезда на горизонте», кто-то считает вас наследником Горовица, Рихтера, Кисина. А соответствует ли это вашему ощущению – чувствуете ли вы себя звездой?
– Я считаю, что артист вообще не должен концентрироваться на мыслях о «звездности». Если такое ощущение появляется, необходимо снова брать ноты и записывать себя, слушая со стороны, пытаясь дать объективную оценку. И много-много и упорно заниматься.
– Кого из предшественников вы хотели бы назвать учителем, ориентиром?
– Оба моих педагога сыграли большую роль в моей творческой жизни, также меня вдохновляли музыканты ХХ века – Стравинский, Горовиц, Липатти, Корто, Гилельс. Их исполнение при всей «разности» их интерпретации всегда захватывает.
– У академических музыкантов опубликованные биографии нередко сдержаны и строги. Как вы к этому – к сухости, закрытости – относитесь? Можете рассказать что-то о себе как о человеке – что-то необычное, нестандартное.
– Я понимаю этих людей, ведь, как я уже говорил, быть звездой – не главное. О себе могу сказать – я занимаюсь йогой. Это очень помогает во время сложных длительных поездок, когда выдается большое количество перелетов, необходимо много сидеть. Очень важно сохранять здоровье, работая в таком темпе. Первый раз я начал практиковать йогу более года назад.
– Марта Аргерих назвала вашими качествами нежность и демонизм… То есть это сочетание – что-то типа Лист/Шопен? Если же серьезно, какой вектор для вас важнее?
– Для меня важно любое направление, любой вектор, если он убедительный. Необходимо время от времени переключаться, пробовать новое. Мне так же близка музыка других полярных композиторов – Прокофьев-Скрябин, Рахманинов-Шостакович, венские классики…
К каждому нужен свой, уникальный, подход. Я стараюсь взращивать в себе оба этих качества, но, к примеру, Шопен стоит особняком от других композиторов. Те особенности пианизма и гармонического слуха, которые можно встретить в Шопене, сложно найти в других композиторах. Те краски, которые присутствуют в музыке Шопена, может, в некоторой степени перекликаются с творчеством Скрябина, однако различий больше, чем сходств, и я должен научиться чувствовать и воплощать эти различия в своей игре.
– Как вы относитесь к критике или к комплиментам журналистов? Пресса для вас друг или нет?
– Однозначно для меня важнее комментарии и критерии, выставляемые моими педагогами, нежели прессой. Всегда можно встретить интересные высказывания в прессе, но при этом необходимо быть верным себе и не слишком злоупотреблять отвлечением от игры и исполнительства.
– Какое у вас мнение о российской исполнительской школе? Вы один или вас много – поколение?
– Конечно, российская школа оправданно считается сильнейшей в мире. Сейчас я учусь у Сергея Бабаяна в Кливленде, но его подход отличается от подходов других учителей. У нас в России очень сложно встретить штампованных музыкантов. К каждому ученику существует индивидуальный подход, и это сказывается на результате – у нас огромное количество разносторонних исполнителей.
– Мне всегда казалось, что в России, в разных городах, много талантливых детей, которые просто не могут продвинуться, а также живет, ходит, дышит множество талантливейших музыкантов. Как им помочь? Что тут можно сделать в современных условиях?
– Тот год, когда я участвовал в трех крупнейших конкурсах, сильно изменил мою жизнь. Я уверен, что конкурсы могут дать уникальную возможность выступления перед живой аудиторией. Конкурсы – события особой важности для всей музыкальной среды, они могут сыграть решающую роль в творческой карьере любого музыканта.
Александр Волков, “Культура”