Сопрано Надежда Павлова выступит в Доме музыки.
Сопрано из Пермского театра оперы и балета Надежда Павлова – поразительное открытие последних оперных сезонов. Ее богатейший по нюансировке, завораживающий голос, артистическое обаяние и драматический дар оценили и публика, и критика.
Уже во второй раз ее работы номинируются на “Золотую маску”: в прошлом году была Анна в “Дон Жуане” Моцарта, теперь – Виолетта Валери в вердиевской “Травиате”. Спектакль получил приз Ассоциации музыкальных критиков по итогам сезона (2015/2016). Частью приза стал первый сольный концерт Надежды Павловой в Москве – в Камерном зале Доме музыки.
— О вас пока известно не много: окончили Ивановское музыкальное училище, Петрозаводскую консерваторию, работали в Музыкальном театре Карелии, приехали четыре года назад в Пермь.
Надежда Павлова: Да, я не могу сказать, что получила престижное образование в Москве или в Петербурге, но это мне дает повод гордиться, что не имея такого образования, я смогла попасть в один из лучших театров страны и к лучшему дирижеру в мире – Теодору Курентзису.
— Пермский театр позиционирует себя как театр Европы. Как ощущаете себя здесь?
— Родители мои родом с Урала, хотя живем мы сейчас во Владимире. И когда меня пригласили в Пермь работать, они рассмеялись: надо же, родина тянет к себе. Я приехала и подумала – это моя земля, я себя здесь комфортно чувствую. В театре команда нереально сильная. Я имею возможность ездить в другие театры и петь с другими оркестрами и дирижерами и могу сравнивать: наши ребята the best.
— Когда вы поняли, что уже находитесь в такой сильной форме, и как вообще появилась на пути Пермь?
— Проблема в том, что я довольно долгое время сомневалась в своих возможностях и практически не участвовала в конкурсах. Только к 33 годам я поняла, как надо петь. Но по регламенту почти на всех вокальных конкурсах к участию допускаются женщины в возрасте до 33 лет. И мне было обидно, что я уже не смогу принять в них участие.
Но в 2012 году я поехала в Саратов на конкурс Собиновского фестиваля и стала там лауреатом. В жюри был Валерий Платонов, дирижер из Пермского театра – он меня в Пермь и пригласил.
А через три года я поехала в Минск, где проходит Международный конкурс вокалистов “Рождественский” и получила Гран-при. В этот момент я в себя и поверила. Ведь там было почти двести человек конкурсантов, три тура. В жюри – агенты и директора фестивалей и театров. Никто там меня не знал, а я получила Гран-при.
— Теперь вас номинировали на “Золотую маску” в постановке Роберта Уилсона “Травиата”. Это экстраординарная работа для оперы, поскольку певцы в спектакле помещены в жесткую схему неподвижных мизансцен и символических жестов. Насколько адекватны такие формы для оперной партии?
— Не могу сказать, что для меня это было так трудно. Я же Павлова (улыбается). В определенных мизансценах мои жесты в спектакле – это зеркало: вот судьба, и Виолетте по судьбе это написано.
Конечно, все мы привыкли работать в более классических постановках, когда у тебя есть возможность и руку поднять, и выразить свои эмоции. Здесь же все было необычно: мы учились ходить, держать руки, положение корпуса. В одной из арий я пою стоя на одной ноге. Потом оказалось, что через эту физическую скованность я могу изнутри выразить голосом все мои эмоции, все мои переживания, все, что накоплено.
— А в чем состоит рабочий метод Уилсона?
— У него грандиозная команда, которая работает на него. Это люди, которые четко знают, что он хочет. Приезжают ассистенты режиссера и все делают: сами ходят по сцене за героев, за статистов.
У нас было два ассистента режиссера, и один ходил за Жермона, а другой – за Альфреда. Когда уже сделан весь каркас и вся “черная работа”, приезжает Уилсон и что-то корректирует в положении рук, корпуса, головы.
— Как художник?
— Абсолютно. Но потом я ощутила на себе, что он работал с нами и как психоаналитик. Он знал, на какие психологические точки надо нажать, чтобы добиться той или иной эмоции.
Он мог просто беседовать, рассказывать какой-то случай из жизни, а сам наблюдал, что происходит со мной в этот момент. У меня начиналось внутреннее волнение и с этой эмоцией я выходила на сцену.
Боб мне все время говорил: улыбайся, улыбайся, даже если тебе больно, просто невыносимо. Это – ключ. Потом только я поняла: чем больше я улыбаюсь, тем больше мне хочется плакать. И еще он повторял: ребята, получайте удовольствие от того, что вы делаете.
— Сложнее всего уилсоновская система соединяется с музыкой Верди. Как вы решали эти проблемы с Курентзисом?
— Он мне так помогал! Обычно на репетициях он держит певцов жестко, а потом, когда выходишь на сцену, он на сто процентов с тобой. Мне даже иногда кажется, что у него у самого сейчас связки сомкнутся, и он запоет. Он дышит с нами – телом, мыслями.
По каждому акту “Травиаты” он говорил разные вещи: в первом акте все должно быть очень изящно, благородно, легко. Дальше роль развивается по сценарию – драматически. А в третьем акте он дал мне возможность полностью вылить свои эмоции, иначе бы с голосом справиться было невозможно.
Путь свободы Теодора Курентзиса: о самоцензуре, Бобе Уилсоне и Моцарте
Еще мне очень помогла наш коуч, ассистент Теодора Медея Ясониди: я ей очень благодарна.
— “Травиата” получила приз критики, а вы – сольный концерт в Москве. С какой программой будете дебютировать?
— Мне хотелось бы показать все, чем я сегодня владею. Поэтому я выбрала арии, виртуозные для голоса, и те, где я могу открыть свои драматические стороны: Лючии, Виолетты, Анны, Марфы, Людмилы.
Будут и концертные арии, которые я не делала в театре – ария Кунигунды, например, из мюзикла Леонарда Бернстайна “Кандид”. Эта ария очень показательная для певицы: здесь можно открыть свою другую сторону – драматическую. А мне иногда кажется, что драматизма во мне больше.
Ирина Муравьева, “РГ“