Мартин Энгстрем о русских музыкантах, русских деньгах и русском присутствии на фестивале в Вербье.
Мартин Тсон Энгстрем построил свою жизнь как успешный международный арт-проект. В его активе — владение восемью европейскими языками (в их числе и русский), разветвленные связи во всех ключевых странах Европы, умение убеждать спонсоров и ладить с музыкантами. И громадный опыт концертного менеджмента, которым он начал обзаводиться еще со школы.
Ныне Энгстрем — основатель и бессменный арт-директор крупнейшего в Швейцарии (разумеется, после Люцернского) музыкального фестиваля, личность в музыкантских кругах весьма популярная. Еще бы: работа в Парижской опере, в звукозаписывающих компаниях EMI и Deutsche Grammophon принесла ему славу весьма удачливого арт-менеджера.
Энгстрем плотно работал с такими гигантами, как Герберт фон Караян, Пьер Булез и Клаудио Аббадо; был первым агентом Джесси Норман; давно и хорошо знаком с Анне-Софи Муттер, Маурицио Поллини, Ланг Лангом, Мартой Аргерих… Да что там, с сотнями инструменталистов с мировой известностью, которые из года в год принимают его приглашение приехать в Вербье летом.
Энгстрема беспрестанно приглашают в жюри разнообразных международных конкурсов, хотя формально он не имеет музыкального образования. Только в Москве за прошедший год он успел поработать в жюри скрипачей на XV конкурсе Чайковского и на конкурсе молодых пианистов, основанном Денисом Мацуевым. А в апреле 2015 года ему торжественно вручали премию Дмитрия Шостаковича в Пушкинском музее в Москве.
— Первое, что становится очевидным при взгляде на афишу фестиваля: здесь, в Вербье, выступает много русских музыкантов — или, по крайней мере, музыкантов, принадлежащих к русской исполнительской школе: Григорий Соколов, Лукас Генюшас, Князев, Бузлов, Трифонов…
Многие считают вас русофилом. Почему? Как сформировалось подобное мнение? Вы действительно русофил?
— Чтобы ответить на ваш вопрос, придется начать издалека. Я родился в Стокгольме в 1953 году. А в 60—70-х годах в Швеции и Финляндии выступало много русских музыкантов — тех, кого не пускали на гастроли в Германию, Францию, Британию или США. В эти страны ездила лишь советская музыкантская элита — Давид Ойстрах, Мстислав Ростропович, Леонид Коган, Святослав Рихтер.
Остальные — целое поколение фантастически одаренных музыкантов — не имели такой возможности. Максимум, на что они могли рассчитывать, — это гастроли в странах соцлагеря и в близлежащих Финляндии и Швеции.
Так случилось, что мои родители дружили с главой крупного концертного агентства в Стокгольме, которое приглашало советских музыкантов и тесно сотрудничало с Госконцертом. Меня попросили помочь в работе с русскими: в мои обязанности входило встречать музыкантов в аэропорту, провожать на репетиции. Мне было в ту пору 14—15 лет.
— И вы уже имели права на вождение машины в 14 лет?
— Нет-нет, я только сажал музыкантов в такси — если это был Юрий Темирканов или Владимир Ашкенази. А если приезжали Дмитрий Алексеев, Александр Слободяник, Лиана Исакадзе — я сажал их в автобус.
Позже, уже в Стокгольмском университете, я начал изучать русский язык и одновременно организовывал туры оркестра Ленинградской филармонии в Швецию. В 16 лет я впервые побывал в Ленинграде. Пробыл там неделю, ходил на концерты в филармонию…
Когда мне было 20 лет, я встречался с Дмитрием Шостаковичем. Познакомился и с Сахаровым, и с Еленой Боннэр, виделся с ними в Москве — еще до их ссылки в Горький.
— И каковы ваши впечатления от встречи с Шостаковичем?
— Я дружил с его сыном Максимом. Дмитрий Шостакович приехал в Лондон на европейскую премьеру своей последней, 15-й, симфонии. После концерта Максим представил меня своему папе, потом был банкет, поздний ужин… ну что сказать?
Он был уже очень болен, невротичен, и тело его казалось каким-то изломанным, усохшим. Он мало говорил, но взгляд его был наблюдательным и любопытным. Не знаю, как часто он бывал в Лондоне…
— Бывал несколько раз. В первый раз — когда ему вручали почетное звание в Оксфорде, это было в 1958 году.
— Да, конечно… Я уехал в Лондон сразу после школы, в 18 лет, работал в концертном агентстве, потом вернулся в Стокгольм и начал учиться в университете.
— У вас есть какое-то специальное музыкальное образование?
— Я занимался на фортепиано в Стокгольме. Но это не стало моей профессией. Моя страсть — это организация концертов. Моим первым проектом в 18 лет стал концерт Дитриха Фишер-Дискау в Стокгольме. Я сам арендовал зал, сам развешивал афиши — все делал сам. Занял денег у друзей — и, в общем, окупил затраты.
— Фестиваль в Вербье — прекрасное место для встречи музыкантов, которые рады поиграть вместе. Однако программа фестиваля никак не структурирована; нет девиза или каких-то внутренних тем. Нет композитора-резидента на фестивале. Почему?
— Я стараюсь сам выбирать и приглашать музыкантов. Тех, кто интересен лично мне, или просто моих друзей. Иногда то и другое сочетается. А потом начинаю прикидывать: какой репертуар лучше всего сыграет тот или иной музыкант? С кем ему интересно поиграть вместе? Какие вызовы — в смысле нетривиально составленных программ или сложности пьес — я могу бросить музыканту, чтобы ему было интересно их принять?
Марта Аргерих приезжает в Вербье много-много лет подряд. Здесь она впервые играла вместе с Евгением Кисиным, Джеймсом Ливайном, Гилом Шахамом, Вадимом Репиным. Многие ансамбли, сложившиеся на фестивале в Вербье, послужили основанием для прочной дружбы. Словом, мой девиз — это дружба. Соединять разных музыкантов, стараться развивать проекты, которые им были бы интересны.
Здесь звучит много камерной музыки. Гидон Кремер, Миша Майский, Юрий Башмет — все они показывались в Вербье в необычном для себя амплуа и репертуаре. Кисин, например, интересуется поэзией, пишет стихи на русском, английском и идиш — и мы предоставляем ему возможность реализовать это увлечение здесь. А на нынешнем фестивале была исполнена его Виолончельная соната.
— Я вижу, что многие исполнители пробуют себя в композиции и представляют новые опусы в Вербье. На этом фестивале прошла и европейская премьера Фортепианного концерта Даниила Трифонова, о которой многие отзываются положительно…
— На мой взгляд, весьма впечатляющее сочинение. Романтичное, но вместе с тем в его музыке сквозит типично трифоновский юмор. Видеозапись концерта выложена на сайте Medici.tv в свободном доступе, можно послушать.
Что касается моего личного кредо — для меня важнее всего развитие личности музыканта, умение угадать в нем потенциал и развить его. Анна Нетребко приезжала в Вербье, когда ее еще никто не знал…
— Еще до ее триумфа в Зальцбурге с Арнонкуром?
— Да, до того. Видите ли, я шесть лет был артистическим директором Deutsche Grammophon: в то время, на рубеже 90-х — нулевых, мы открывали миру многие новые имена. Тогда взошли звезды Ланг Ланга, Нетребко, многих других.
Еще когда я работал в Париже, в 1975—1987 годах, в агентстве Opera et concert и Парижской опере, я способствовал дебюту Джузеппе Синополи. Я был первым агентом Джесси Норман. Идентифицировать талант и способствовать его развитию — в этом я вижу свою миссию. Это моя специальность — или дар, если хотите. Это моя главная страсть в жизни.
Вот сейчас, например, на утреннем концерте будет выступать 15-летний скрипач Даниэль Лозакович. Это фантастически одаренный мальчик. И он приезжает в Вербье уже в третий раз.
— Неудивительно, что вы его заметили: во-первых, Даниэль родился в Стокгольме, а во-вторых, у него киргизские корни, поэтому ему покровительствуют экс-президент Киргизии Акаев и его супруга. Я видела их на прошлом концерте Лозаковича — сидели в первом ряду.
И тут мы плавно переходим к другой теме нашего разговора — деньги. Русские деньги. В этом году одним из генеральных спонсоров фестиваля стал Neva Foundation Timtchenko — фонд, принадлежащий семье Тимченко. Они поддерживали фестиваль и ранее или в этом году в первый раз?
— Геннадия и Елену я знаю уже 25 лет. Когда я был в Петербурге, Темирканов представил нас друг другу. Мы поддерживали контакт с ними и в Женеве, и в Москве, так что отношения с ними у меня — долгие и постоянные. Еще один русский спонсор — Андрей Чегляков, у него тоже есть фонд, через который он поддерживает фестиваль.
— А вы знаете, что Геннадий Тимченко — близкий друг Путина?
— И что с того?
— Да нет, просто спросила… Я слышу русскую речь на каждом концерте фестиваля. Однако, когда я встречалась с главой Verbier Promotion и спросила его о русских туристах в Вербье, он ответил: «Нет-нет, русские туристы составляют лишь малую часть от общего числа приезжих, не более двух-трех процентов».
Как это возможно, если всюду — даже на завтраке в отеле — я слышу русскую речь?
— Надо понимать, что в Вербье два туристических сезона: зимний, горнолыжный — тут отличные и длинные лыжные трассы, — и летний, курортный. И публика, приезжающая в Вербье летом и зимой, очень разная. Я думаю, в Вербье приезжают скорее те русские, которые постоянно живут в разных странах Европы — не только в Швейцарии, но и в Германии и во Франции. Многие из них преданы русским музыкантам и приезжают сюда специально, чтобы их послушать.
Кстати, хотел бы объявить о том, что с 2018 года у Фестивального оркестра Вербье появится новый музыкальный руководитель — Валерий Гергиев. Он станет третьим руководителем оркестра: первым был Джеймс Ливайн, вторым — Шарль Дютуа.
— Интересно, как он сумеет совместить такое множество обязанностей: ведь помимо Мариинского театра и оркестра Мюнхенских филармоников он еще руководит российско-американским молодежным оркестром, и российско-немецким молодежным оркестром, и Всемирным оркестром…
— …и, добавлю, еще азиатским оркестром на Pacific Music Festival. Надеюсь, что он сконцентрируется летом на работе с оркестром в Вербье.
— У меня есть и вторая версия, почему я всюду слышу русскую речь. Возможно, сюда приехали родители «академистов» или даже их бабушки и дедушки. Мне кажется, 50% от общего состава студентов академии и молодежного фестивального оркестра — это русские музыканты.
— Может, и так. Многие русские занимаются на мастер-классах академии, и многие играют в трех наших фестивальных оркестрах. Возможно, они привезли сюда свои семьи на лето. Мы ведь оплачиваем все: дорогу, проживание, еду. И держим их тут от трех до пяти недель. Большой оркестр начинает репетиции за три недели до начала фестиваля, чуть позже — молодежный и камерный.
— Но я уверена, что маэстро Майкл Тилсон Томас не сидел здесь все пять недель! От силы — неделю.
— Да, это так. Предварительные репетиции проводятся со специально приглашенными коучами — концертмейстерами из оркестра Метрополитен-оперы. Сюда приехали 14 ведущих музыкантов оркестра: кларнетисты, виолончелисты, скрипачи. Потом приехал Дютуа и готовил две первые программы.
Всего же на фестивале прошло шесть симфонических программ — включая «Фальстафа» с Брином Терфелем в главной партии, вагнеровскую программу с Иваном Фишером и Ниной Штемме и Третью симфонию Малера под управлением Майкла Тилсона Томаса, которая завершила фестиваль.
Но я бы хотел подробнее поговорить об экономике фестиваля — в широком смысле слова. Раньше, до фестиваля, в Вербье летом был мертвый сезон. Работали рестораны, были открыты отели — но они были пусты. Я начал с того, что выстроил концепцию летнего фестиваля, который бы привлек сюда новый тип туриста — культурно ориентированного. Это было в 1991 году.
А уже в 1992 году прошел первый фестиваль. Первым дирижером, выступившим на нем, был Зубин Мета; первым солистом — Дэвис Гаррет. Уже на следующий год сюда приехали Евгений Кисин, Юрий Башмет, Максим Венгеров, Вадим Репин, Ефим Бронфман, Юрий Темирканов. Так постепенно вокруг фестиваля стал складываться постоянный круг участников.
А в прошлом году мы пригласили консультационное агентство «МакКинси», чтобы они провели исследование — сколько денег приносит фестиваль общине Вербье и кантону Вале. Нам нужны были доказательства финансовой целесообразности проведения фестиваля, чтобы мы могли представить их политикам кантона, общине и получить субсидии.
И «МакКинси» представило их. Прямо и опосредованно в общину Вербье вернулось от фестиваля 32 млн швейцарских франков при размере субсидии в 1 млн франков. То есть на 1 млн затрат общине возвращается более 30 млн франков.
Это исследование показало, что наш музыкальный фестиваль — это история не только о Бетховене или о Кисине с Мартой Аргерих. Это настоящий успешный финансовый проект. Презентация исследования «МакКинси» проходила в присутствии внушительного международного журналистского пула, в зале сидело около 80 журналистов — в том числе из России. И это дополнительно показало властям кантона, насколько это важный проект для них.
Вы знаете, как много в Европе музыкальных фестивалей — около 3000. Многие из них успешны. Большая их часть проводится в городах: Зальцбурге, Мюнхене, Люцерне, Экс-эн-Провансе. Это обычная практика. В Америке, наоборот, большая часть проводится вне городов: Аспен, Равиния, Тэнглвуд, Саратога.
Моя модель в Вербье напоминает модель в Аспене: сочетание музыки, природы, семейных связей и академической активности. Сейчас Вербье — самый большой в Европе фестиваль, который проводится не в городе, а в деревне, высоко в горах, на высоте более1000 метровнад уровнем моря.
Важно понять: если мы проводим фестиваль в большом городе — например, в Москве, — то финансовая отдача от него не так заметна. Но в маленьком местечке финансовое влияние на регион огромно.
— Примерно в те же годы, когда вы основали фестиваль в Вербье, Майкл Хэфлигер, нынешний интендант Люцернского фестиваля, основал свой первый фестиваль в Давосе. Давос тоже маленькое местечко, но фестиваль там не получил такого размаха.
— Давос гораздо больше, чем Вербье. Там проводится экономический форум, там есть Конгресс-центр. И потом, фестиваль в Давосе — камерный. А у нас на фестивале — обширная симфоническая программа, три фестивальных оркестра. Кроме того, во время фестиваля в академии занимается около 300 студентов в возрасте от 13 до 30 лет.
— Бюджет фестиваля в Вербье — 8,5 млн швейцарских франков, почти в три раза меньше, чем в Люцерне. Достаточно ли этих денег для осуществления всех ваших планов на фестивале?
— Разумеется, недостаточно. Но так как мы работаем на поле культуры — а оно очень пластично, — у нас гибкий бюджет, мы изыскиваем всякие способы, чтобы как-то сэкономить. А вообще-то я провожу свою жизнь в поисках денег.
— Ну, в этом, собственно, и заключаются обязанности интенданта фестиваля…
— Я не спорю, это и есть моя работа. У нас есть и швейцарские спонсоры — компании Nespresso, Julius Bär.
— А сколько денег приносит продажа билетов?
— Примерно четверть общего бюджета фестиваля, может, чуть больше. Бюджет покоится, если можно так выразиться, на четырех китах: доходы от кассы, «политические деньги» — те, что приходят от кантона Вале, частные доноры и коммерческие спонсоры.
Мы сотрудничаем с некоммерческими фондами, которые дают деньги, например, конкретно на образование студентов из Америки или Германии — и не требуют взамен ничего: ни билетов на концерт, ни публикаций своих логотипов. В их числе — фонд Тимченко, который поддерживает в основном спортсменов и образовательные программы.
Коммерческие же спонсоры действуют на основе взаимовыгодного сотрудничества: их логотипы должны быть везде — на сайте фестиваля, на афишах и буклетах, программках. Мы должны организовать им места на концертах, банкеты, приемы, встречи и проводы, размещение — словом, все.
— Я часто бывала на фестивале в Люцерне и не бывала ранее в Вербье. Сразу скажу — разница очень ощутима. Здесь гораздо более неформальная, раскованная атмосфера. Не обязательно приходить в вечерних туалетах, все одеваются достаточно просто и удобно.
— Я и хотел этого — у нас приветствуется спортивный элегантный стиль.
— И это очень здорово, концертные ритуалы начали как-то утомлять.
— Ритуалы меня никогда не интересовали. Прошу понять меня правильно: Майкл Хэфлигер — мой большой друг. Но я никогда не понимал порядков, заведенных на фестивале в Люцерне: полицейские, стоящие в дверях и не пропускающие к музыкантам тех, кто не внесен в список заранее. Если вы хотите пройти за сцену и поздравить артиста, вам придется заранее договариваться об этом!
У нас в Вербье все двери открыты: любой может пообщаться с музыкантом, поздравить его. Вообще здесь музыканты, мне кажется, гораздо ближе к публике, чем в Люцерне. Возможно, дело в том, что Люцерн находится в немецкоязычной части Швейцарии, а Вербье — во франкоязычной. Здесь обращение гораздо свободнее.
— Но в Берлине я обычно свободно прохожу за сцену в Берлинской филармонии…
— Это Берлин, открытый город… Но если уж мы заговорили о Люцерне — единственное, в чем я завидую Майклу, так это в том, что у него в распоряжении есть такой прекрасный зал в KKL. Даже два — Белый и Люцернский залы.
— Я как раз хотела обсудить с вами главный фестивальный зал — Salle des Combins. Это ведь не настоящий стационарный зал, он похож, скорее, на громадный ангар под шатровой крышей. Нет ни фойе, ни необходимых удобств. Единственное его достоинство в том, что он очень велик. Есть ли возможность построить в Вербье новый зал?
— Надеюсь, когда-нибудь… Но Вербье — маленькая деревушка, здесь сложно затевать такой дорогостоящий проект.
— В Кухмо, маленьком поселке на севере Финляндии, смогли же выстроить прекрасный зал на берегу озера специально для фестиваля камерной музыки…
— Я знаю зал в Кухмо, он очень хорош. Но для нас маловат — в нем всего 600 мест. Такой зал и мы бы могли здесь, наверное, построить. Но нам нужен зал для симфонических концертов. В Salle des Combins — 1760 мест.
Найти деньги и место под такой зал гораздо сложнее. Но вообще-то мне нравится наш зал: он более открыт и ближе к природе. Летом лучше слушать музыку под шатром, чем в каменном здании.
— Советую вам взять на вооружение опыт Тирольского фестиваля в Эрле, где спонсор в лице владельца Strabag выстроил в чистом поле роскошный концертный зал, напоминающий по очертаниям звездолет из «Star Track». Между прочим, среди спонсоров этого фестиваля значатся и русские олигархи.
— Ладно, буду искать русских спонсоров для постройки нового зала в Вербье (смеется)…