Педагог, не нуждающийся в представлении.
Королева Марго, которую боготворят ее ученицы, а она отвечает им взаимностью.
Сегодня юбилей у Маргариты Сергеевны Дроздовой, и мы от всей души поздравляем ее с этим прекрасным праздником!
О роли классического балета, свободе в творчестве и новом поколении в интервью специально для La Personne – Маргарита Сергеевна Дроздова.
— Маргарита Сергеевна, правда, что вас называют королевой Марго в театре?
— Сейчас как-то меньше, а раньше называли.
— А как вы к этому относитесь? Чувствуете себя королевой?
— Нет. Просто все звали Марго, а кто-то назвал королева Марго, и так и пошло.
— В вашей биографии единственным местом работы значится Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, и я думаю, что вы как никто можете точно сформулировать, в чем заключается тот самый стиль театра Станиславского с балетной точки зрения.
— С балетной точки зрения… Театр танцующего актера, именно это изначально было заложено Станиславским и Немировичем-Данченко. Во все, что делает артист на сцене надо верить.
Деятельность Владимира Павловича Бурмейстера, мне кажется, была продолжением того, что начали делать Станиславский и Немирович-Данченко. Владимир Павлович всегда говорил, что балет – красивое искусство, где зрителю все должно быть понятно. Если зритель будет сопереживать с артистами, значит, он будет участвовать в творчестве.
Наш театр всегда имел своего зрителя. Московский зритель – и не только московский, а даже приезжающий из других городов, всегда шел в наш театр именно за эмоциями, для того чтобы эмоционально набрать каких-то душевных качеств.
— Бурмейстер же вообще сыграл в вашей жизни большую роль? Насколько я знаю, в 18 лет пригласил вас в театр и доверил сразу «Лебединое озеро».
— Да. Мы принимали участие в постановках театра, ходили дамами в третьем акте. Это было здорово – сидеть на сцене и смотреть спектакль. Мы уже со школы вливались в это настроение спектакля, в настроение сопереживания с артистами.
Владимир Павлович был на концерте в училище, потом пришел на урок, посмотрел и так после урока подозвал меня и говорит: «Я видел, вы приходите к нам в театр, ну, как тебе «Лебединое озеро» нравится у нас?». Я говорю: «Конечно!». Он говорит: «Хочешь танцевать?», — «Конечно, хочу», — «Ну хорошо, тогда давай сейчас приходи, будем начинать репетировать». Так я станцевала в мае спектакль, еще не сдав госэкзамены.
— А вы представляли, что вас ждет такое событие? В своих желаниях вы были скромны или все-таки мечтали стать примой?
— Конечно, не представляла. Но как можно вообще заниматься каким-то делом и желать быть только дворником? Естественно, все хотят танцевать. Владимир Павлович решил мою судьбу, потому что на меня было 3 заявки от Большого театра, только организованной классической труппы Игоря Моисеева и Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Меня как-то мало прельщала именно концертная деятельность, мне все-таки нравились спектакли больше. И вопрос решился только у министра культуры Екатерины Фурцевой. Меня вызвали в кабинет и Фурцева сказала: «Ты куда хочешь? Тут на тебя три заявки. Сама ты что хочешь?». Я говорю: «Я хочу в театр Станиславского, потому что в меня поверили здесь, я станцевала спектакль, и мне хочется продолжить танцевать». Так все и решилось.
— На ваш взгляд, нужно все-таки стоять в кордебалете способным артистам или лучше сразу танцевать сольные роли?
— Я считаю, что это все абсолютно индивидуально. Опыт все равно приходит только в театре. Но если человек физически подготовлен, способен выдерживать спектакль и у него есть актерское дарование, то я не считаю, что обязательно должен «сидеть» в кордебалете. Потому что все-таки кордебалет – это единое целое, которое должно чуть сжимать свою индивидуальность, если каждый будет со своей индивидуальностью что-то делать, то это никогда не будет вместе.
Поэтому, если артисту приходится долго сидеть в кордебалете, ему потом трудно будет перейти в другое измерение, где важно именно раскрытие индивидуальности. Но если артист пришел, как ребенок и у него не хватает еще сил, технических навыков, то тогда ему может быть и нужно встать в кордебалет и потихонечку набирать.
— Вы всегда присутствуете на государственных экзаменах в МГАХ, конкурсы смотрите. Мне интересно, вы выбираете себе учениц еще в школе или уже только в театре?
— Это бывает абсолютно по-разному. Вопрос в том, что работать можно со всеми, но должно быть все-таки, наверное, что-то общее, мы должны мыслить одинаково. Кто-то приходит, и сразу начинаешь с ним работать, с кем-то через какое-то время. А бывает увидишь артиста и говоришь, что нужно попробовать поработать.
— Какие качества вы цените в человеке? Что вас привлекает?
— Человеческие. Я считаю, порядочность в любой профессии должна быть. Вера в себя должна быть обязательно, с другой стороны, все время должна быть чуть-чуть неудовлетворенность, но чуть-чуть. Все слишком – это всегда плохо. И, конечно, работоспособность.
— К слову о свободе. Вы говорили о том, что даете ученицам варианты попробовать, как они хотят. Я не раз была у вас на репетициях, и создается впечатление, что действительно, очень свободно проходит репетиция, но в то же время видно, что никакого своеволия у балерин нет.
Как вам удается сохранять эту грань? Это авторитет ваш? Потому что кто-то кричит, кто-то строго разговаривает, а у вас отношения на равных.
— Мы делаем одно дело. Артисты – не моя собственность все-таки. Это люди со своей индивидуальностью, со своим видением. Может быть, они где-то ошибаются или еще не знают, не понимают суть своей индивидуальности. Зажать, нажать и заставить думать только как я вижу – это значит уже урезать у него возможности творчества.
Поэтому, я даю свободу творчества до определенного момента. Но если я вижу, что мне не доказывает артист свое видение и чувствую ложь, это значит, не докажет и зрителю. В таком случае не проявится лучшая сторона исполнителя, и тут я уже буду более строгая.
Когда даешь свободу, а потом в спокойной форме говоришь, что у тебя это не идет или тебе это не выигрышно, они должны доверять. Педагогу надо доверять. Если ученик не доверяет педагогу, то какой смысл? История знает много солистов, которые пропали в никуда, потому что они мечутся, прыгают от педагога к педагогу. Им кажется, что их сейчас увидели, и вдруг оказывается, что ничего не происходит. Не то, что не происходит, а происходит хуже.
— У вас были яркие ученицы – Ксения Рыжкова, Мария Семеняченко и Виктория Капитонова, которые решили в определенный момент карьеры работать в другом театре. Вы переживаете уход таких учениц?
— Я не переживаю. Я с ними в очень хороших отношениях. И абсолютно принимаю их выбор. Сейчас такая свобода выбора, почему человек должен сидеть на одном месте, если его способности не реализуют.
— Сейчас поколение артистов сильно отличается от вашего, или наоборот, это все-таки высокие фразы, и артисты во все времена одинаковы?
— Конечно, отличаются. Я не могу сказать, что сейчас они менее преданные своему искусству. Но сейчас, наверное, больше других возможностей, больше отвлекающих факторов. Артист моего поколения чувствовал, что он несет в массы, если так пафосно сказать. Он нес искусство. Сейчас эта профессия не так востребована, престижность балета несколько упала. Таксистом можно зарабатывать в пять раз больше, чем артистом балета, а затрат энергии у артистов во много раз больше.
Маргарита Дроздова: «Наш зритель привык к широте русской души»
— Есть такая безжалостная фраза в театрах – «незаменимых нет». Как вы считаете, есть заменимые или нет?
— Наверное, можно заменить, другое дело, что есть люди-единицы, которые создают и несут неповторимую индивидуальность.
Если стараться всех поставить под одну гребенку, то со временем индивидуальности перестанут развиваться. Будет серая масса с одинаковыми, с хорошо сложенными фигурами, хорошо исполняющими элементами, но на этом все. Сейчас есть очень большое увлечение современным балетом. В нем есть свобода, но ведь посмотрите тенденцию последних времен, меня очень она как-то волнует.
Всех артистов делают одинаковыми, все в одно движение, все в одной пластике. Убирается то, что изначально есть в балете – это индивидуальная пластика тела, индивидуальная выразительность тела. И это, к сожалению, очень настораживает, потому что вырастить индивидуальность сложно, долго и кропотливо. А вот зачеркнуть все – легко.
Сейчас, и не только сейчас, Запад через это прошел, а мы через это все проходим только-только. Они возвращаются опять к классическому балету, и наши хореографы там ставят все, что только можно, а мы как-то с запозданием берем то, что не нашло большого развития. Конечно, есть талантливые и сейчас балетмейстеры, которые ставят. Дай Бог, конечно, чтобы что-нибудь проросло от творчества новых хореографов, но пока эти семена лежат на поверхности.
— Это интервью, скорее всего, будут читать ваши ученицы, молодое поколение артистов тоже. Что бы вы им пожелали?
— Я желаю, чтобы творчество, в котором они работают было интересно, чтобы оно открывало в них что-то новое, чтобы бесконечная жажда новых ролей не перекрывала того, что нужно творить и понимать роль, ведь каждая роль должна оставлять маленькую капельку в сердце – это накопление жизненного опыта.
Чтобы на каждого исполнителя ставили балет, чтобы на него ставили, из него лепили скульптуру, а не его одевали в чужой костюм. Вот то, что бы мне хотелось пожелать.
Алиса Асланова, lapersonne.com