В гостях программы “Большое интервью” Общественного телевидения России – главный дирижер Московского академического музкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, заслуженный артист России Феликс Коробов. Беседу ведет Дмитрий Кириллов.
Московский академический музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко, любимый москвичами и гостями столицы “Стасик” – так по-домашнему зовут театр завсегдатаи.
Те, кто любят музыку, для кого посещение этого величественного дома с синими колоннами и хрустальными люстрами – способ окунуться в мир ярких впечатлений, и возможность напитать душу новыми эмоциями и красками.
И вот очередная громкая премьера. На суд зрителям представлен неожиданный спектакль, соединивший две редко исполняемые в мире одноактные оперы Игоря Стравинского “Царь Эдип”, и Белы Бартока “Замок герцога Синяя Борода”.
Такой неожиданный ход предложил зрителям главный режиссер и худрук театра им. Вахтангова Римас Туминас, мэтр драматической сцены, впервые рискнувший поставить оперный спектакль. И Феликс Коробов, мэтр оперной сцены, главный дирижер театра Станиславского и Немировича-Данченко.
Он ворвался в конце 1990-х в музыкальный театр, словно тропический ураган, напоив засыхающую оперную почву живительной влагой. За 13 лет руководства десятки ярких постановок, неожиданных решений, свежее звучание оркестра и новые голоса на оперной сцене. Высокий, статный, с фирменной копной развивающихся по плечам волос.
Он настроил такой сложный театральный ансамбль, как коллектив театра Станиславского и Немировича-Данченко, на свою собственную коробовскую волну. Хочешь не хочешь, а должность обязывает. Главный дирижер театра, заслуженный артист России Феликс Коробов.
— В детстве вы дирижировали перед книжными стеллажами. Это правда?
— Правда.
— В подростковом возрасте вы увлекались рок-музыкой?
— Нет.
— Вы были главным дирижером двух оперных театров сразу. Было такое?
— Было.
— С Коробовым работать комфортно?
— Думаю, что нет.
— Во всем виноват дирижер? Он отвечает за качество постановки, за провал или за ее успех?
— Думаю, что в итоге да.
— Вы знаете секрет, как привлечь массового зрителя в оперный театр?
— Не уверен, но может быть.
— Высокие гонорары у оркестрантов – это гарантия хорошего качественного звучания оркестра?
— Нет.
— В театре Станиславского есть спектакли для кассы, а есть для совести? Ваша фраза.
— Да.
— Вам достаточно одной ночи, чтобы выучить партитуру и на следующий день уже ее исполнить?
— Бывали случаи.
— Михаил Плетнев как-то сказал: “Дирижер? Нет, это не профессия, это, скорее всего, привилегия”. Вы согласны с его мыслью?
— Нет.
— Опера под фонограмму – это катастрофа, которая возможно в будущем?
— Не хотелось бы застать.
— Сегодня модно ходить в оперу?
— Не настолько, насколько бы хотелось.
— Сегодня в мировом дирижировании кризис, и выдающихся дирижеров можно перечислить по пальцам. Это так?
— Дирижеры – товар штучный. Это всегда было так во все времена.
— Я бы начал наш разговор все-таки с премьеры, которая состоялась буквально недавно – это две одноактные оперы: опера Бартока и опера Стравинского. Мне кажется, достаточно сложная музыка, не для людей, которые любят хиты. Человек не может долго высидеть, он не слышит мелодии. В чем причина, когда о такой музыке говорят, что это сложно, это не кассово, это не для всех?
— Кто ж его знает? Публика гораздо охотнее купит билет на 127-ю “Травиату” в своей жизни, чем пойдет один раз на Стравинского. Мне кажется, что это предупреждение и ложная боязнь.
— Но все-таки это риск. Когда вы ставите очередную “Кармен” или “Травиату” – в принципе, все это понятно, да?
— Хотя тоже бывают загадки, потому что в свое время, когда мы поставили “Силу судьбы”, казалось бы, опера важная для России, название на слуху, опять-таки, Верди – и вдруг почему-то публика не пошла. И спектакль был хороший, на самом деле. Мы его отложили на какое-то время. Потом спустя несколько лет возобновили, и интерес публики вдруг возник.
— Неожиданно?
— Неожиданно. Но, на самом деле, это не предугадать. Я помню легендарную историю, когда Колобов поставил у себя в театре “Сельскую честь”, и никто не шел, просто никто. Он поменял название на второе, там опера называется “Сельская честь или Убийство в деревне”. Он поменял местами, сделал “Убийство в деревне или Сельская честь”, и публика валила валом.
— Поменяли название, и пошла реклама, да, экшен?
— И пошла публика почему-то. Поэтому публика непредсказуема. Но, на самом деле, вы затронули очень важную тему. Конечно, гораздо проще поставить “Кармен”, “Травиату”, “Риголетто”, может быть, “Аиду”, хотя тоже не вар, “Евгений Онегин”, хотя не “Пиковую даму”, и что-нибудь из Пуччини. Лучше всего “Богему”, и вы будете иметь постоянную кассу, вы будете иметь полный зал вне зависимости даже от того, на каком уровне вы это поете.
Но жить-то нужно и для совести в том числе – в каком-то из российских театров обязательно должна быть “Война и мир”, в каком-то российском театре обязательно должна идти опера Римского-Корсакова.
Коробов привык удивлять зрителей неожиданными постановками и свежими музыкальными решениями. Таким его узнал театр в конце 1990-х. Придя в него, молодой виолончелист с горящими глазами и целым ворохом свежих идей покорил корифеев театра.
— Феликс Павлович, мы в стенах театра. Я знаю, что 20 лет уже вы здесь.
— Практически да, пошел 20-й год. Я впервые появился здесь в качестве какого-то работающего человека на прошлый юбилей – на 80-летие, когда замечательный, наш любимый и обожаемый дирижер Вольф Михайлович Горелик дирижировал юбилейным концертом. Он позвал меня принимать участие в этом гала-концерте. Я тогда работал в госоркестре концертмейстером виолончелей, и это был такой первый вход в этот театр. И 20 лет уже в этих стенах.
Горелик не ошибся. В 32 года Коробов стал главным дирижером театра, самым молодым за всю его долгую и яркую, почти уже 100-летнюю историю.
Вы среди своего блица задали интересный вопрос о том, как привлечь публику в театр, как подготавливать публику. Мы начинаем с раннего детства. Мы сделали две программы для детей: “Путеводитель по оркестру” Бриттена – это для более старшего поколения, и “Знакомство с оркестром”, где традиционный “Петя и волк. Карнавал животных” – достаточно интерактивная история…
— И проверенная уже.
— Проверенная. Где в Малом зале сидят дети. И Юля Рутберг, и Женя Редько. Сначала рассказывают сказку про Петю и волка, а вторая часть – это “Карнавал животных” – это они уже спрашивают у детей: “А как вам кажется, вот этот инструмент соответствует какому животному? А сейчас был такой медленный темп. А как вам кажется?” И дети начинают отвечать.
Я думаю, что эти дети, когда вырастут и придут в оперный театр, они не будут вызывать такси за 5 минут до смерти Тоски, и говорить, что “Да-да-да, уже все заканчивается. К главному входу подъезжайте. Сейчас это все свершится”.
— “Ну, наконец-то”.
— Понимаете? И это дети, которые просятся и приходят уже и на взрослые спектакли. Я просто знаю некоторые лица уже наизусть, потому что они приходят на “Карнавал животных” по несколько раз.
— Какую вы гениальную вещь, оказывается, делаете – вы себе готовите публику.
— Следующую публику. Это абсолютно корыстный проект.
— С одной стороны, кажется, что это просветительская история. Она действительно просветительская. Люди подготовленные, понимающие оперу, войдут, и будут понимать, что и зачем.
— Возвращаясь к блицовскому вопросу, вы спросили: “Как привлечь?”. Привлечь можно только настоящим искусством.
Выгулять платье сейчас есть гораздо больше возможностей и мест, и гораздо более интересных – надеть бриллианты и показаться на тусовках, и так далее. В оперный театр все-таки публика приходит не просто так. Публика приходит за чувствами и за эмоциями, которые не то, что в реальной жизни она не может пережить. В конце концов, можно взять книжку и почитать. Но это воздействие одновременно музыки, пения, слова, театра, настоящего театра… А когда все это вместе – это же бомба.
— Я задал вопрос по поводу фонограммы неслучайно. В последнем своем интервью Галина Павловна Вишневская говорила, что может наступить очень страшное время, когда люди приходят в оперу, садятся в ложу, приносят шампанское – дорогое такое удовольствие, и они требуют качественный звук, как на CD. И для того, чтобы создать этот качественный звук, достаточно просто-напросто пустить хорошего качества фонограмму, все будут довольны, киксов никаких не будет, будет все очень чисто, красиво. И тогда уходит самое главное, зачем приходят в оперу – чтобы услышать здесь и сейчас, что состоится, возьмет ли она эту верхнюю си или нет. Неужели такое возможно?
— На самом деле, такое, наверное, уже есть, потому что гораздо легче никуда не ходить, сесть дома перед домашним кинотеатром, поставить CD, налить тоже шампанское и провести вечер дома. Наступила эпоха дайджестов. Люди перестали читать серьезные тексты. Пересказать их не может 80%. Наше восприятие стало мультяшным, как я это называю, кусочками.
— Комикс такой.
— Да, история комиксов. И последние места, которые этому стараются быть неподвластны – это театр и концертный зал. И там уже гораздо чаще директора некоторых филармоний говорят: “Не надо играть большую симфонию. Давайте увертюру, какую-нибудь симфоническую поэму, фортепианный концерт, и два биса. И достаточно”.
— И чтобы сразу антракт, чтобы не утомлять?
— Да. Работа слушателя, работа зрителя такая же тяжелая и такая же важная, как и работа исполнителя. К этому тоже нужно готовиться. И это не просто прочитать либретто, и чтобы не смотреть все время на бегущую строку. Иногда поворачиваешься случайно в зал, смотришь, и видишь эти лица, которые…
— Ловим текст.
— … бегут, читают содержание. Это у меня в Сочи на гастролях заканчивается Чио-Сан, самый трагичный момент, сейчас она сделает себе харакири. Все хорошо, опера радостно идет к концу…
— Кульминационный момент.
— Да. И в этот момент я за своей спиной слышу такой женский вздох-всхлип: “Господи, какая судьба!”
Я понимаю, что там ни до музыки, ни до оперы, ни до Пуччини – что человек просто читал бегущую строку всю дорогу, и, наконец… Да, слава богу, сопереживает. Уже хорошо.
— То есть она все уже заранее узнала?
— Да, она все это поняла, прочувствовала: “Господи, какая судьба!”
Работа слушателя – это очень тяжелый труд. В наше время трудиться в этом направлении как-то немодно. Трудиться душой немодно. Мы же не просто играем звуки, мы же не просто делаем спектакль, сюжетец. Верди – красивая увертюра, красивая музыка, чисто сыграли – все.
Мы же в первую очередь делимся эмоциями. Мы отдаем себя, сердце, свои эмоции, душу, то, что мы вкладывали в эту постановку. Почему мы так долго шли к этому спектаклю, о чем мы его ставили, зачем мы это все делали. И точно также зритель это должен воспринять.
В опере, когда публика прослушала первый акт, достаточно тяжелый, достаточно напряженный, там было много событий, там какая-то драма, что-то произошло… Опера – достаточно кровожадный жанр.
— Да, в основном умирают, убивают.
— Да. И наступает антракт. Для чего тебе антракт? Это как чашечка кофе в парфюмерном магазине, когда ты пронюхал 20 духов, и нужно чуть-чуть прийти в себя – тебе дают понюхать кофе.
— Очистить как бы для того, чтобы немножечко?..
— Чуть-чуть, да. Просто самому осмыслить, что происходит, и настроиться дальше. Действительно, 4 часа музыки выдержать достаточно сложно. Это чашечка кофе.
Но половина же зрителей тут же достает мобильник, чекинится, судорожно выкладывает в Facebook, говорит: “Привет! А я здесь! А ты знаешь, кого я здесь видела?”. То есть напрочь выключается из процесса, напрочь. И потом второй акт начинается с нуля просто: “Господи, где я?!”.
Мы занимаемся сиюминутным и невозвратным, и в этом прелесть и счастье того, что мы делаем. Все рождается в этот момент.
— Может так случиться, что в оперу придут такие продюсеры, которые скажут: “Так, “Аида” 4 часа? Нет, делаем 1,5, the best of – лучшее из “Аиды”, делаем интересный дайджест, и все пойдут, и прекрасно, и 1,5 часа, и поедут домой в ресторан”? Возможно такое?
— Это очень больная тема, потому что пока режиссёры и дирижеры выясняли, кто в опере главный, главными в опере, в оперном театре стали менеджеры, главными стали импресарио. Но это данность, что этим очень сложно, иногда невозможно бороться.
— Диктуют?
— Несомненно. В том числе и что ставить, как ставить, потому что всегда нужно в любой постановке удивить и показать что-нибудь такое, чего еще не было. Это закон жанра.
— Но удивляли уже голые, на сцене академического театра выступали, в общем-то.
— Может быть, теперь можно удивить и их одеть. Это тоже будет весело.
— Неожиданно.
— Да. На самом деле, кто придумает что-нибудь новое, чего еще не было, то сразу же работает.
Принцип работы в музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко – сохранение традиций русского репертуарного театра, где труппа – это единый коллектив. А звезд здесь выращивают сами, на сторонних примадонн не рассчитывают.
— Во многих театрах, когда приезжают или участвуют в спектакле какие-то ведущие артисты, очень часто этот спектакль вообще строится на этого человека, все крутится вокруг этой звезды.
— Раньше спектакли “Ковент-Гарден”, “Ла Скала”, да и других менее известных театров, они были… каст на спектакль – все были звезды. И неважно, ты поешь Виолетту или ты поешь Аннину. Иногда в Аннине выходили замечательные совершенно певицы.
Последние несколько десятилетий, наверное, возникла другая ситуация, потому что одна, максимум две, и в качестве исключения три звезды, а дальше либо молодые и неопытные, либо студенты, либо кто-то, кто уже не настолько того уровня. Это позволяет сократить бюджет спектакля, позволяет сэкономить какие-то денежки, но, конечно, той прелести, которая была раньше, наверное, нет.
— Публика же чувствует это?
— Конечно. Потом, иногда это просто тяжело слушать, потому что первые 10 минут “Силы судьбы” – это разговор Леоноры со Служанкой. Если Служанка давно не поет и не так, может быть, привлекательна – не хочу никого обидеть…
— Но такое тоже бывает.
— Да. …то к моменту появления главного героя-тенора уже публика может заскучать.
— Есть сейчас в мире такая тенденция быть модным, красивым, элегантным, спортивным, танцующим. То есть артист оперы, певец живет по законам шоу-бизнеса.
— Главное при этом – не забывать, как человек звучит. Я зашел в магазин купить диск, и по привычке пошел к стендам с камерной музыкой, с виолончельной музыкой. Честно скажу, был поражен, потому что на большинстве дисков молодые виолончелистки, лежащие в эротических позах на рояле, скрипачки, обнимающие скрипку, которая еле-еле что-то прикрывает, на сонате Шопена обязательно фотография “ню” или что-то в этом духе.
— От Ванессы Мэй привет.
— Да. И привет от шоу-бизнеса, от тусовки, потому что нужно продать обложку. Красивая обложка – ах, какая красивая девушка, какие волосы, как замечательно.
— Как она поет, как она играет?
— Уже не столь важно. Нужно продать. Она может гениально играть. Но все эти… “Бедный Бах, у него нет ни одной фотографии в купальнике. Как же его издавать?”
— В этом году у вас сплошные юбилеи – 20 лет практически, как вы в этом театре, в этих стенах.
— Будем так говорить: началась череда юбилеев.
— Буквально совсем скоро в мае 45 лет. У вас удачно все складывается? По собственному внутреннему ощущению.
— Вы знаете, я, наверное, очень счастливый человек. Когда-то давным-давно, когда еще советские оркестры ездили с гастролями по стране, я учился в седьмом классе, как сейчас помню. Значит, это был, наверное, 1987 год.
В Свердловск приехал легендарный, фантастический, недосягаемый оркестр Министерства культуры Советского Союза под управлением Геннадия Николаевича Рождественского. Зал настолько ломился, что мы, дети, ученики 10-летки спецмузшколы, мы просто прорывались черными ходами, там были такие камины старинные, и мы сидели на каминных решетках весь этот концерт. Я смотрел на него и подумал, что “В этом оркестре я бы мечтал работать”.
В 1996 году, закончив Московскую консерваторию, я сел работать концертмейстером, не в этот оркестр, но в его наследник – это в Госкапелла России под управлением Полянского, и буквально через месяц сыграл программу с Геннадием Николаевичем Рождественским. Надо грамотно мечтать.
— И мечты сбываются?
— Несомненно. В том далеком Свердловске, в котором мы учились в школе, в какое-то глубочайшее советское время в ящике под названием телевизор было все две передачи, которые мы смотрели – это “Музыка в эфире” Святослава Белзы, и “До и после полуночи” Владимира Молчанова. И на этих двух передачах я вырос, потому что мы их смотрели всегда.
И, называется, кто бы мог подумать, что, спустя годы, мы будем очень дружить с Белзой, он будет одаривать меня своей дружбой, а Владимир Кириллович Молчанов будет брать у меня интервью в своей программе? Кто бы мог об этом подумать? Тем не менее, такая история маленького мальчика, приехавшего из Свердловска.