Созданный Дмитрием Бертманом Международный конкурс молодых оперных режиссеров Нано-опера остается и сегодня, спустя четыре года, единственным в мире проектом, представляющим не просто конкурс, но открытый формат творческой лаборатории.
У Нано-оперы жесткий регламент: таймер в 10-15 минут на постановку арий, дуэтов и сцен, три тура с прямыми трансляциями со сцены “Геликон-оперы” и предварительный тур-лаборатория в Красноярском оперном театре, это двойной состав жюри, состоящий из режиссеров, продюсеров, директоров российских и европейских театров, музыкальных критиков и обозревателей.
И это возможность получить постановки и стажировки в оперных театрах России и Европы.
Ничего подобного для молодых режиссеров в мире не существует. Так же, как не существует такой уникальной возможности из безымянно входящего в мир молодого поколения сразу создать имена, известные сотням тысяч людей. Факт, но трансляции Нано-оперы на канале “Культура” посмотрели 200.000 человек.
Одному из лауреатов Нано-оперы Алексею Смирнову был вручен приз от медиа-жюри, постановка в Новосибирском оперном театре и спец-приз “Российской газеты”.
— Что означает для вас пройти опыт такого конкурса, как Нано-опера?
— Я не ожидал, что результат окажется таким серьезным и будет такая большая польза. Открытые репетиции – очень тяжелый формат: обычно режиссера судят по результату, а как он репетирует – в клоунском костюме, стоя на голове или сидя в железной клетке с собаками – не имеет значения.
Но здесь я увидел, когда пересматривал трансляции, что не всегда могу ясно сформулировать мысль и дать актеру точный манок. Сидя дома и готовясь к репетициям мне казалось иначе. Певцы в Геликон-опере потрясающие и они оказались готовы к такому формату работы даже больше, чем режиссеры.
— Режим работы под камеру увеличивал стрессовую нагрузку или, наоборот, давал импульс?
— Камера безжалостна. Все, что ты скажешь, будет записано на века. С одной стороны, это большое счастье, потому что не знаю, какой мой спектакль в ближайшее время соберет такую аудиторию, как аудитория канала “Культура”.
С другой стороны, теперь, когда мы наберем в You Tube “режиссер Алексей Смирнов”, первое, что вылезет, это мои выступления на Нано-опере. Поэтому то, как я могу разговаривать на репетиции не на камеру, это мое личное дело, но если мы делаем это на публику, то должны взвешивать каждое слово.
И на это обратило внимание жюри: Дмитрий Александрович Бертман просил меня быть точнее в выражениях и говорить меньше. Я благодарен ему за эти комментарии, потому что это впрямую относится к работе режиссера.
— Что для вас лично оказалось самым сложным в конкурсе?
— Третий тур, репетиция с хором. Мы все были расстроены своими выступлениями в этом туре. Потому что опыт работы с хором – это то, что нельзя сочинить: он либо есть, либо его нет. И постановки задач артистам хора другие, чем солистам. У нас же у всех очень скудный опыт работы с хором.
— Нано-опера считается единственным конкурсом режиссеров в мире, но вы уже прошли через конкурс в Мариинском театре.
— Да, такой проект был в прошлом году у Ларисы Абисаловны Гергиевой. Она много работает с молодежью: с певцами, с концертмейстерами и теперь включила в свой круг молодых режиссеров.
Но там были совершенно другие условия: у нас был список небольших камерных опер, на которые мы делали экспликацию и затем защищали перед Ларисой Абисаловной и советом свои идеи. По итогам конкурса я поставил в Мариинском театре спектакль “Письма Ван Гога” Григория Фрида.
— К моменту Нано-оперы у вас уже были поставлены и пять концертов барочной музыки в формате semi-stage в Театре Станиславского и Немировича-Данченко. Вы планируете специализироваться на барокко?
— Молодым режиссерам почему-то трудно получить предложение ставить оперу XIX века, хотя именно этими названиями кормится оперный театр во всем мире.
А барочный semi-stage мне предложил поставить еще во времена моей учебы в ГИТИСе мой мастер Александр Борисович Титель.
Мы делаем эти программы вместе с органисткой Анастасией Черток, которая очень любит эту музыку, копается в библиотеках, в архивах и убеждена, что барочную музыку надо не петь, а играть. И хотя многие думают, что эта музыка не сценична: бесконечные повторы, фиоритуры, украшения, мы нашли к ней подход.
Мне как раз кажется, что барочная музыка очень современна, дает простор фантазии, потому что не привязана к исторической реальности. Тот же волшебный остров Альцины Генделя – это ведь может быть что угодно, потому что это миф. И я думаю, что в России в ближайшее десятилетие произойдет всплеск интереса к этой музыке.
Уже в Перми активно этим занимаются, появляются проекты в Москве, Театр Сац ставит барокко. Мы стоим на пороге того, что репертуар барокко станет трендом.
— А на современной сцене что-то актуально для вас?
— Я еще очень молодой режиссер, только делаю первые шаги. Я смотрю все спектакли Зальцбургского фестиваля, фестиваля в Экс-ан-Провансе, премьеры Метрополитен-опера.
В России для меня самый большой пример служению искусству – мой мастер Александр Борисович Титель. Меня восхищает и то, как он работает, и его образ мыслей в театре Станиславского и Немирович-Данченко. Он пример для подражания для меня.
В Европе очень много интересных режиссеров: я пересмотрел все оперные постановки Кшиштофа Варликовского, у которого огромное значение имеет в спектаклях мир подсознания и детских воспоминаний. Мне очень интересен каталонский режиссер Каликсто Бието, норвежец Стефан Херхайм. Все эти режиссеры вызывают у меня восхищение, и я думаю: ничего себе, вот это да!
— Самое парадоксальное, что другой полюс ваших интересов – группа “Шкловский”, с трешовым репертуаром, где вы играете на баяне. Что это для вас – ощущение “изнанки”, как в карнавальной культуре, или интеллектуальный импульс?
— Группа названа в честь филолога Виктора Шкловского. Собрали ее мой друг, кинорежиссер и сценарист Михаил Местецкий и кинопродюсер Сергей Корнихин.
Когда мы встретились с Мишей, я учился в колледже имени Гнесиных на баяне, а он уже писал сценарии и готовился к своему полному метру, к “Тряпичному союзу”. Он сказал тогда: у меня есть песни, которые я хочу исполнять с баяном. Мы сделали с ним несколько песен, а потом я позвал в группу своих друзей из Гнесинки.
Это совсем другой опыт, непохожий на театр: выплеск энергии, прямая эмоция – по сути, то же актерство, только в более агрессивной форме. Идет прямое общение с залом – это то, чего лишены режиссеры.
Мы, конечно, не поем на стадионах: для этого у нас слишком замороченные тексты. Но для Местецкого это, безусловно, игра. Он филолог по образованию. Его тексты – это ключевой вопрос в том, как говорить о сегодняшнем дне. Так же, как и в театре.
— Со Студией новой музыки Владимира Тарнопольского вы тоже делаете неформатные проекты?
— Мы работаем в экспериментальных форматах музыкального театра и уже делали в Центре Мейерхольда спектакль “Положение вещей” в жанре инструментального театра.
Это направление академической музыки, возникшее после Второй мировой войны. У нас исполнялись Маурисио Кагель, Фарадж Караев и Жорож Апергис французский композитор, сотрудничающий с Авиньонским фестивалем.
А в октябре мы выпустим в Центре Мейерхольда инструментальный спектакль для детей “Красная шапочка” по сказке Шарля Перро и пьесе Апергиса. Сюжет там – одновременно линейный и нелинейный, Шапочка – то один человек, то другой, Волк – то один, то другой.
Инструментальный состав – два кларнета, саксофон, скрипка и два фортепиано. У музыкантов будут костюмы, они будут двигаться, бегать, лежать. С одной стороны, это игра с детьми, с другой – абсолютный постмодерн, дефрагментация, коллаж. Мы планируем показывать этот проект на разных площадках.
Но сегодня мне очень важно сказать слова благодарности всем, кто поверил в меня: и Дмитрию Александровичу Бертману, который придумал этот потрясающий конкурс, и Вячеславу Стародубцеву, который отметил меня на Нано-опере и пригласил ставить в Новосибирск, и Ларисе Абисаловне Гергиевой, и Владимиру Тарнопольскому, и, конечно, моим мастерам – Александру Борисовичу Тителю и Игорю Николаевичу Ясуловичу, всем моим педагогам.
***
Будущее российской оперной сцены – победители и дипломанты Нано-оперы: Руслан Бицоев (Гран-при), Дмитрий Отяковский, Даниил Дмитриев, Алексей Смирнов и Елизавета Мороз (лауреаты), Дарья Жолнерова и Анастасия Чащинская (дипломанты).
Ирина Муравьева, “Российская газета”