Французский дирижёр Марк Минковский рассказывает в интервью, что любит не только барокко, но и русскую музыку, русских оперных див. Он мечтал бы работать в Москве, но почему-то не зовут.
Маэстро Марк Минковский известен в первую очередь как блестящий интерпретатор музыки барокко: вместе с оркестром «Музыканты Лувра — Гренобля» он сделал десятки записей сочинений Монтеверди, Перселла, Баха, Генделя, Рамо, Шарпантье.
Четыре года назад Минковский впервые записал Моцарта, выпустив на CD две последние его симфонии: после этого слушать другие интерпретации практически невозможно — настолько нов и свеж Моцарт от Минковского, в том числе заезженная Сороковая.
Ещё одна любовь Минковского — французская музыка XIX века: Бизе, Берлиоз и особенно Оффенбах. Летом 2007 года с именем Минковского было связано главное столичное музыкальное событие — постановка «Пеллеаса и Мелизанды» в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко: если постановка Оливье Пи была оценена неоднозначно, то работа Минковского заслуживала только наивысших похвал.
Недавно сотрудничество Минковского и Пи продолжилось: на зальцбургском фестивале «Неделя Моцарта — 2010» они представили новую постановку оперы Моцарта «Идоменей». После премьеры маэстро дал эксклюзивное интервью «Часкору».
— Московская постановка «Пеллеаса и Мелизанды» была для вас особым событием или осталась одной из многих?
— Это очень важная для меня работа, потому что музыка оперы так пронзительна, а русская публика хорошо знакома с творчеством художников-импрессионистов, и я хотел донести до неё музыку Дебюсси — неотъемлемую часть этой культуры. Ведь эта опера в России практически никогда не ставилась, хотя у Дебюсси был план поставить её именно там.
Есть документальный фильм о том, как мы делали её в театре Станиславского. Я очень хотел бы, чтобы его увидели и российские зрители, он называется «Пеллеас и Мелизанда — песнь слепых», его поставил Филипп Безье. Он так любит эту оперу, что назвал в честь неё свою продюсерскую компанию — Les films Pelléas.
Фильм шёл во французских кинотеатрах с большим успехом и сыграл, по-моему, важную роль в укреплении культурных связей между нашими странами.
— Важна для вас в той же степени премия «Золотая маска», которую вы получили за эту постановку как лучший дирижёр?
— Я был очень тронут, но с тех пор меня в Россию пока больше не приглашали. Не жалуюсь, но это кажется мне не слишком последовательным.
Может, я вернусь в театр Станиславского возродить «Пеллеаса». Однако я полагал, что присуждение мне «Золотой маски» будет иметь какие-то последствия, и пока их не вижу.
Сейчас у меня нет планов, связанных с работой в России, но в один прекрасный день — почему нет? Например, с «Музыкантами Лувра -Гренобля» я скоро буду впервые в жизни исполнять «Страсти по Иоанну» Баха. Предстоит и много других программ, и я был бы рад показать их русской публике.
— Новая постановка «Идоменея» Моцарта, недавно представленная в Зальцбурге, – ваша вторая совместная работа с Оливье Пи?
— Да, вторая, и у нас большие планы на будущее: в Амстердаме мы собираемся ставить «Ромео и Джульетту» Шарля Гуно, в Вене — «Гамлета» Амбруаза Тома.
Особенно же я счастлив тому, что мы собираемся возобновлять «Пеллеаса» в Ницце. Это, конечно, забавно, если учесть, как много в Ницце русских.
Однако менеджер Оперного театра Ниццы очень заинтересовался этой работой, посмотрев фильм о рождении спектакля. Правда, оркестр и солисты будут уже только французские.
— Ставя «Идоменея» в четвёртый раз, что нового вы хотели рассказать об этой музыке?
— Я впервые обратился к венской редакции оперы, где партия принца Идаманта поручена тенору — чаще её поют меццо-сопрано. Это своеобразный эксперимент, в результате которого родилось немало интересного.
Работать с ансамблем солистов было сложнее обычного, вы сами могли услышать, что звучит он совсем иначе. Обычно главные партии исполняют три высоких голоса и один низкий.
А в этом варианте два тенора и два сопрано — это гораздо труднее, но в итоге музыка трогает вас куда сильнее, кроме того, это подчёркивает контраст: пара женских голосов против пары мужских, а не три женских и один мужской, как обычно. Работа получилась очень захватывающей и вдохновенной.
Прежде я работал над «Идоменеем» с современными оркестрами в Парижской опере, во Фламандской. А с «Музыкантами Лувра — Гренобля» мы играли «Идоменея» очень давно, когда мой оркестр ещё не накопил столько опыта в исполнении музыки Моцарта.
Теперь же этого опыта достаточно — одних только опер Моцарта в нашем активе уже пять: «Фигаро», «Митридат», «Волшебная флейта» и «Идоменей»… значит, четыре.
Мы также играем весь цикл Лондонских симфоний Гайдна, в марте они выходят на четырёх CD. Поэтому и «Идоменей» теперь звучит у нас куда естественнее.
Когда в твоём распоряжении первоклассный барочный оркестр, ничего лучше для этой музыки не найдёшь, это просто чудо.
— Вы говорите о барочном оркестре в связи с «Идоменеем», хотя считаете эту оперу одновременно и барочной, и романтической, самой романтической у Моцарта.
— Верно, но «Музыканты Лувра — Гренобля» всё же больше, чем просто барочный оркестр: в нашем репертуаре есть Вагнер — увертюра к его первой опере «Феи», есть «Кармен», которую мы играли два года назад.
Я люблю смешивать музыку разных эпох; с одной стороны, мы играем много Баха: например, семь раз исполняем цикл Бранденбургских концертов. Но это не мешает нашему оркестру играть буквально в те же дни Дюка, Брамса, Римского-Корсакова, Берлиоза.
— Какими ещё оперными премьерами ознаменован для вас этот сезон?
— Осенью я ставил оперу Гуно «Мирей» в Париже, в декабре работал там же над «Платеей» Рамо. В мае мне предстоит премьера «Дон Кихота» Массне в брюссельском театре Ла Монне; это будут последние спектакли Жозе ван Дама, он собирается распрощаться со сценой.
Затем — «Ромео и Джульетта» в Амстердаме. И в ноябре, что особенно знаменательно, — постановка одной из опер Генделя в Вене. Нас пригласили с «Музыкантами Лувра — Гренобля», и это чуть ли не первый случай, когда в Венской государственной опере будет играть приглашённый оркестр.
— Для вас это важнейшее событие года?
— Не совсем, поскольку я даю много концертов как с «Музыкантами Лувра — Гренобля», так и с варшавским оркестром Sinfonia Varsovia, где занимаю пост музыкального руководителя с 2008 года.
Прежде с ними много работал Иегуди Менухин, с 1997 года с оркестром постоянно сотрудничает Кшиштоф Пендерецкий. С ними мы собираемся играть симфонии Бетховена и кое-что из современной американской и польской музыки: Джона Адамса, Хенрика Гурецкого, Пендерецкого, вот что для меня очень важно.
Третья симфония Гурецкого на меня произвела большое впечатление, я уже исполнял её в Польше и в Испании. По-моему, это музыка вне времени, хотя она и рассказывает о войнах и других трагедиях ХХ века; для её восприятия нужно терпение, готовность к медитации — это хорошее упражнение для расширения рамок восприятия.
Публика её любит, однажды мы в Испании давали открытую репетицию симфонии перед залом, полным детей, это были ученики музыкальных школ в возрасте от 12 до 15 лет.
Симфония длится час, в ней нет почти никакого действия, но они слушали очень внимательно, музыка тронула их так же сильно, как она трогает меня.
Что касается Пендерецкого, то в Sinfonia Varsovia он художественный руководитель; я с большим удовольствием исполняю его Agnus Dei – очень красивое сочинение для струнных — и, конечно, считаю его одним из крупнейших композиторов нашего времени.
— Как много времени вы проводите с Sinfonia Varsovia?
— Как правило, мы встречаемся шесть раз за сезон, каждый раз с новой программой; иногда немного чаще. Сейчас в Варшаве строится новый зал; когда он будет готов, возможно, мы станем встречаться ещё чаще.
Старинной музыкой с этим оркестром мы не занимаемся, да и зачем, если у меня есть «Музыканты Лувра — Гренобля»? Всё-таки я артист, а не преподаватель. Хотя, разумеется, работая над музыкой Бетховена и Россини, мы очень много внимания уделяли вопросам чистоты стиля.
Кстати, я очень горжусь тем, что месяц назад записал с Sinfonia Varsovia первый сольный диск Юлии Лежнёвой, он выйдет осенью. Там звучат арии, увертюры и сцены из опер Россини. «Золушка», «Семирамида», «Вильгельм Телль», «Отелло», «Осада Коринфа», «Севильский цирюльник», «Дева озера», «Сорока-воровка» — чудесная программа и великолепное пение.
Вам в России следует гордиться тем, что у вас появляются такие певицы, как Юлия; мы уже вместе записывали Баха и на этом, думаю, не остановимся.
Только что на «Неделе Моцарта» она участвовала в исполнении Мессы до минор Моцарта, и летом я пригласил её в Зальцбург опять. Её искусство потрясло меня, и, более того, она производит такое впечатление на всех, кто слышал её хоть раз.
— Насколько вообще для вас важны записи?
— Признаться, я не очень их люблю; но для меня важно оставить свидетельство моей работы, обратиться к максимально широкой аудитории.
Даже много гастролируя, ты не можешь быть везде, и даже при наличии интернета, по-моему, лучше иметь ту или иную запись на диске. Но каждая запись — это всегда стресс.
Иногда ты настолько увлекаешься редкостями, что после этого естественно сыграть что-нибудь популярное. Поэтому мы записали сюиты из «Кармен» и «Арлезианки» Бизе: мне хотелось показать, что мой оркестр способен и на такой звук — красивый, благородный звук XIX века.
— Какое место в вашем репертуаре занимает русская музыка?
— С «Музыкантами Лувра — Гренобля» мы исполняли «Щелкунчика», успех был огромный! С Sinfonia Varsovia хочу заняться симфониями Чайковского, это уж точно. В этом сезоне я дирижирую также «Шехеразаду» Римского-Корсакова, остальное — позже.
Очень надеялся поставить в Варшаве «Бориса Годунова», но, к сожалению, планы Варшавской оперы кардинальным образом переменились. Теперь идёт речь о постановке оперы «Галька» Станислава Монюшко — самой главной польской оперы. Хотя и поставить «Бориса» рано или поздно я очень надеюсь.
Беседовал Илья Овчинников, “Частный корреспондент”