Серная кислота для Сергея Филина – руководителя балетной труппой Большого театра; избиение Алексея Малобродского – нового директора Театра им. Гоголя, ныне «Гоголь-центра»; не прекращающиеся письма с угрозами Кириллу Серебренникову и митинги, митинги, митинги…
В этом сезоне театральная жизнь покинула закулисье и выплеснулась в скандальную, а все чаще и уголовную хронику. В чем причина?
На вопросы, связанные с театральной этикой, и разбирает сложившуюся ситуацию Алесей Бартошевич, доктор искусствоведения, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации, лауреат премии К. С. Станиславского. Заведующий кафедрой истории зарубежного театра РАТИ, заведующий отделом современного западного искусства Государственного института искусствознания.
– Алексей Вадимович, в последнее время театр все чаще становится ньюсмейкером. Все чаще события театральной жизни попадают на первые полосы печатных изданий, причем, увы, совсем не по творческим мотивам. Недавние события в Большом театре, а прежде – в Театре имени Гоголя приводят к тому, что в общественном сознании понятие «театр-дом» встречается куда реже, чем «террариум единомышленников». Разве это справедливо?
– Коллектив единомышленников превращается в террариум единомышленников совсем не потому, что сама идея ложна, фальшива или пуста.
Видеть в том, что происходит в Большом театре или в театре Гоголя нечто отличное от того, что происходит везде, было бы большой ошибкой. Просто в силу нервности актерской профессии в театре все эти «террариумы» выражают себя с особенной ясностью. Но в целом, дело не в театре как таковом.
– А в чем же тогда?
– Просто жизнь наша такова, что обнажает человеческую природу. Люди повсюду борются за место под солнцем, выплескивают свое раздражение и плетут интриги. В театрах не все спокойно? А разве где-то лучше? То, что происходит сейчас в театральных труппах, – это прямая проекция и отражения происходящего в любом учреждении: от ВУЗов до министерств.
– Общественная атмосфера и прежде особым здоровьем не отличалась, но единомыслия в театрах было побольше.
– В советское время у интеллигенции (особенно в художественной среде) существовал принцип – «дружить против кого-нибудь». И вот эта самая дружба «против кого-нибудь», а конкретно – против советской власти, – очень сплачивала людей.
Потом советской власти не стало, а с ней исчезло и повод держаться вместе. Я не думаю, что сегодняшняя неприязнь к власти способна так сплотить людей.
Что-то произошло с интеллигенцией, с целым поколением. Я помню поколение времен Эфроса и Таганки. Молодежь была не террариумом, а единомышленниками. И именно театры и были выразителями этого единомыслия. Только вот довольно быстро выяснилось, что объединение, основанное на отрицании, слишком временно и непрочно.
– То есть в наших сегодняшних реалиях единение внутри театрального организма невозможно в принципе или все-таки есть ему примеры?
– Примеры есть. Например, Сергей Женовач со своей Студией театрального искусства. Конечно, и это очень непростая история. Посмотрим, что произойдет, когда совсем еще молодые актеры Женовача из первого поколения начнут входить в зрелость. Посмотрим, как они выдержат это испытание. Но пока, на мой взгляд, у них есть все, чтобы выйти из него победителями. Все для того, чтобы сохранить в труппе атмосферу морального, а не только эстетического единства.
Все это Сергей делает. И, пожалуй, он являет собой идеальный пример человека, который имеет право возглавлять театр и руководить им.
– Это единственный случай на театральной карте Москвы?
– Боюсь, что не смогу назвать слишком много подобных примеров. Разве что еще – Алексей Бородин со своим Молодежным театром – сюда стало очень приятно приходить.
– И все-таки многие уверены, что домашняя атмосфера в театре невозможноа, что «театр-дом» – лишь термин, на практике оборачивающийся ложью и лицемерием, что так просто не бывает.
– Так не бывает в жизни, а вот как раз в театре возможно. Пусть редко, но так бывает. Хотя, конечно, подобные случаи – это именно островки в море. В том самом море, в котором мы все существуем.
– Но ведь в самом начале своего пути любой театр является подобным островком?
– Увы, нет. Сейчас нет – мир стал совсем другим. Я совершенно не идеализирую мир нашего поколения – мы тоже лицемерили, обманывали себя и с нравственной точки зрения были, прямо скажем, не безупречны. Но все-таки в нас существовало осознание того, что мы не такие, какими могли бы быть. Нам было стыдно за это. На этом осознании строились молодой «Современник», молодая «Таганка» и театр Эфроса.
Ведь даже в случае с Эфросом: во что бы в дальнейшем не вылились его отношения с актерами, но в течение долгого времени они «хвостиками» ходили за ним. Переводят его самым хамским и безжалостным образом в другой театр – они идут следом. Бросают спокойную жизнь, роли, зарплаты, – и уходят за ним…
– Да уж, когда летом из Театра Гоголя убрали Сергея Яшина, при всех письмах и митингах за ним не пошел никто.
– Я, вообще, плохо себе представляю, чтобы что-нибудь в этом роде было возможно сейчас.
– Раз уж вспомнился Театр Гоголя, скажите, на ваш взгляд, возможен сегодня «здоровый» приход нового руководителя в сложившийся коллектив? Жесткая ломка всего прошлого – это обязательный этап, или все может пройти по-человечески?
– Не знаю. Примеров того, как в сложившийся театр приходит чужой, – множество, но вот позитивных примеров…
– А нынешний Театр им. Маяковского?
– Да, пожалуй, «Маяковка» – это исключение. Хотя более типичным мне представляется случай Товстоногова, который пришел и сказал: «Приму театр лишь на том условии, что мне дадут сократить сорок человек». И сделал это. Причем сократил Товстоногов не кого-нибудь, а очень знаменитых актеров – премьеров театра. И начальство на это пошло.
Конечно, это путь гораздо более жесткий и даже жестокий, но зато и куда более характерный.
С другой стороны, человек со стороны не имеет права на провалы, а неудачи и провалы бывают у каждого, – вот самый сложный этап. Кстати, его, похоже, с успехом прошел Римас Туминас в Вахтанговском театре – пока что труппа за ним идет.
– Но ведь и его взаимоотношения с труппой начинались не самым красивым образом – письма были и здесь.
– Конечно. И, заметьте, те самые актеры, которые сейчас абсолютно искренне говорят о том, какой Туминас замечательный и как они счастливы с ним работать, те самые актеры с той же степенью искренности пытались противостоять ему на первых порах.
– Разве это не лицемерия в какой-то степени?
– Упрекать актеров в лицемерии бессмысленно – как раз они искренни в каждый отдельный момент. Просто меняются предлагаемые обстоятельства, да и сам «предмет искренности» совершенно разный.
Но, возвращаясь, к нашему «человеку со стороны», ему необходима серия успехов – тогда актеры примут. Не будет успеха – «съедят». У Наполеона есть рассуждения по этому поводу: он говорил, что для того, чтобы утвердиться в качестве главнокомандующего, обязательно нужна серия хотя бы маленьких, но побед.
Посмотрим, как там все сложится у Миндаугаса Карбаускиса в «Маяковке» – еще одно исключение. Очень надеюсь, что хорошо, но ведь пока он откладывает решение самых болезненных – кадровых – вопросов. Посмотрим, что будет года через два: как будет вести себя та часть труппы, которую он не будет занимать в своих спектаклях, что совершенно неизбежно.
– Самый провокационный вопрос: как вы считаете, театр, вообще, здоровый организм? Театр и здоровье – вещи совместимые?
– У театра свое собственное здоровье. Есть известное определение и столь же известная пьеса под названием «Священные чудовища». Когда из репетиционного зала выбегает режиссер – весь пунцовый от гнева – с криком: «Это не люди! Это чудовища!», то за этим криком стоит та правда, что актеры слеплены не вполне из того теста, что обычные люди. Но, может быть, это тесто более совершенное, чем то тесто, из которого сделаны мы с вами, потому что если актеры и чудовища, то священные.
И я всегда относился и отношусь к актерам как к существам более высокого, чем я, порядка. Даже когда театр, скажем мягко, не вполне совершенен. Так что, подытоживая нашу беседу, могу сказать, что всякая попытка создать в театре атмосферу высокой нравственности нуждается в том, чтобы принимать в расчет особое свойство, особую краску этой актерской нравственности.
Ася Иванова, “Вечерняя Москва”