Система продажи билетов в главный театр страны все время претерпевает изменения — позитивные и не слишком. О том, что значат последние из них, радикальные, размышляет Эдуард Дорожкин.
Я очень боюсь, что мимо широкой театральной, псевдотеатральной и вовсе не театральной общественности пройдет тот различимый даже невооруженным глазом факт, что нынешний год Большой театр закрывает — и открывает следующий — вполне сенсационно. Честным «Щелкунчиком».
Так как прежде подобного не случалось, публике, я полагаю, необходимы подробности. Вот они.
В сентябре, когда спекулянты (или, как называют их в культурной столице России, г. Санкт-Петербурге, «перекупщики») традиционно готовили средства, сравнимые с годовым бюджетом РФ, для закупки билетов на самый востребованный зрителями всех поколений спектакль, идущий только в декабре и январе (в Мариинке, например, этот шедевр Чайковского лишен выраженной сезонности), в этот важнейший для пополнения и кассирской казны, и барыжных припасов момент на сайте Большого (в целом представляющем собой ужас и позор) появилось что-то типа «молнии» или «срочно в номер» — объявление о спецпрограмме, изобретенной дирекцией для продажи билетов на самый дефицитный спектакль.
Мне сразу вспомнилась «визитная карточка москвича», по которой отпускались соль, сахар и спички при великом демократе Гаврииле Попове, стало жутковато. В глазах замелькали талоны на водку, соду и еще что-то.
Но это все к делу отношения не имеет. Простите за лирическое отступление: с детских лет поверил я, что от всех болезней нет лирики полезней.
Владимир Урин – о том, почему билеты на “Щелкунчик” продают по паспортам
Мне уже приходилось писать на страницах любимого журнала о том, что пинаемая со всех сторон дирекция Большого театра находится, если смотреть правде в глаза, в положении между молотом и наковальней.
С одной стороны, журналисты центральных телеканалов бесконечно требуют от нее борьбы со спекуляцией. С другой — любая попытка поднять цены на билеты, приблизив их к рыночной, вызывает вопли тех же невежд с камерой и микрофоном в жанре «Большой теперь доступен только олигархам».
Мое мнение такое: пятнадцать тысяч за билет на балет (в том числе непродолжительную двухактную «Жизель») и восемь тысяч за оперу (я беру верхний предел: места в партере, бенуаре, амфитеатре и бельэтаже), начертанные в этом сезоне, — это уже красная линия, заходить за которую не стоило бы.
С помощью столь жестких ценовых мер генеральному директору театра Владимиру Георгиевичу Урину, чей контракт, к радости одних и ужасу других, был продлен еще на пять лет, удалось добиться того, что билеты на большинство спектаклей — в том числе на «Корсара», «Баядерку» и даже, помилуй господи, «Спартака» — можно в общем-то свободно купить на сайте театра, в кассах или у распространителей типа раrter.ru или ticketland.ru.
Владимир Урин: «В Европе никогда не будут покупать билет за €1000, а наш зритель купит»
«Щелкунчик», как вершина айсберга, в этом аттракционе неслыханной щедрости участвовать не мог: известно же, если хочешь ограбить родителя, необходимо предложить что-то для ребенка.
Условия спецпрограммы по «Щелкунчику» были таковы. Билеты печатались на специальных бланках с отвратительными зелеными буквами (такие выдают мерзавцам-студентам, которых я бы лично отправил в арестантские роты, а не в театр, за час до спектакля на стоячие места в четвертом ярусе), продавались исключительно по предъявлении паспорта и свидетельства о рождении (если речь шла о ребенке) или их копий.
Номера документов, Ф.И.О. желающих культурно отдохнуть вносились в билеты. Однако на входе в театр требуется предъявлять не копии, а оригиналы документов.
Контрольно-пропускная служба Большого, составленная по преимуществу из полубандитских и просто бандитских рож, и сейчас не слишком хорошо справляется с потоком посетителей: происходят стычки, недопонимания, спектакли задерживаются. И мне сложно себе представить, как подслеповатые капельдинерши будут сверять номера и серии каждого зрителя и какие драмы будут разворачиваться, например, если ребенок, предназначенный к просмотру спектакля, заболел, а вместо него взяли младшую сестричку.
Стоит помнить и о том, что в конце декабря — начале января в Москве не распускаются крокусы, бывает даже и серьезный минус, и как бы ни закутывали малышей, а риск простудиться в огромной очереди, да или просто отдавить себе ноги в давке, — очень серьезный.
Полагаю, у театра хватит сил и средств не превратить праздник в похороны надежды.
Есть, однако, еще два момента, на которые хотелось бы обратить внимание.
Первое. Золотое правило «по паспорту и не больше двух в одни руки» относилось только к квоте мест, выделяемых именно в предварительную продажу. По опыту прежних лет (и особенно — прошлого года) я знаю, какой немыслимый арсенал билетов дирекция оставляет у себя в загашнике почти до даты спектакля. Это бронь артистов, коллективов театра, государственных учреждений самого высокого уровня, да что там — просто «друзей и знакомых Кролика».
Уверен: эти билеты будут печататься на стандартном бланке, и вот они-то, попав в перепродажу, и создадут ценовой рекорд — 100–150 тысяч за штуку при номинале в 15 тысяч рублей.
Мне сложно представить себе Наталью Гольденберг, например, стоящей под дождем с целью приобретения билетов по госцене для детей и няни. Как ни рисую себе эту картину — не складывается.
Второе. Есть категория людей, которые на «Щелкунчик» ходят каждый год, это как день рождения. Я, например, с двумя ближайшими друзьями уже лет двадцать утро 31 декабря встречаю бокалом шампанского на «утреннике». Но в этом году мой праздник отменяется: я никогда не стою в очередях. Принцип!
Мне было приятно, даже лестно переплачивать за удовольствие. Что ж, в этом сезоне меня лишили и его. Не прощу!
Эдуард Дорожкин, L’Officiel